24.11.1961

— Уйти, что ли, к Завадскому? — сказала вчера сестра. — Ирина советует.

Я уже научилась различать нюансы. — «Завадский» — то это знак расположения, «Юрочка» — снисходительное, «Юрка» — недовольство. Для меня это выглядит так — «Беллочка» — «Белла!» — «Белка».

— Он ведь, если положить руку на сердце, человек неплохой, просто его иногда заносит...

А кого из нас не заносит? Сестру не заносит? «Ой, не рассказывайте мне про лепельских евреев, я сама оттуда!» — говорила в таких случаях мама. Всех заносит, только одних редко, а других по семь раз в день, и в обычные дни, и по праздникам.

— А так он добрый, может помочь человеку без всякой выгоды для себя. Однажды один из его учеников откусил нос своей любовнице...

— Откусил нос?! — ужаснулась я. — Ты рассказываешь мне пьесу?

— Я рассказываю тебе жизнь! — строго поправила сестра. — Один из студентов театрального института откусил... точнее — укусил за нос свою любовницу, причем иностранку, чешку или польку, не помню уже. Укусил до крови, ей швы накладывали. Это случилось лет десять тому назад, где, уже не помню, кажется, в ресторане. Студент приревновал свою девчонку к кому-то, и они начали ссориться. Подробностей я не помню. Обезумев от ревности, он укусил ее за нос. Прокусил до крови, хорошо еще, что не откусил совсем. Тогда его непременно осудили бы за попытку людоедства. А так — обошлось. Завадский принял личное участие в судьбе этого оболтуса, ходил к пострадавшей, просил смягчиться и не настаивать на наказании, это же телесные повреждения, за такое сажают. Ходил сам, приводил оболтуса, умолял, и, в конце концов, она уступила, не стала настаивать на наказании. Отелло остался на свободе и даже закончил институт. Но любви пришел конец...

— Еще бы! — сказала я. — Какой ужас! Как можно любить человека после такого!

— Всякое бывает, — возразила сестра. — Правда, нос на моей памяти пытались откусить всего раз.

Ощущение, что сестра надо мной подшутила, не покидало меня. Сегодня я спросила у Нины, в самом ли деле имела место подобная история. Нина подтвердила, что все это чистая правда, и даже пообещала при случае показать мне этого «оболтуса», который давно остепенился и работает «на эстраде». Меня умиляет то, как сестра и все ее окружение произносят слово «эстрада». В их тоне и снисхождение театральных актеров, и сочувствие, и некоторое отчуждение — это тоже искусство, но не классическое. Но без эстрады было бы так скучно жить. Нельзя же всю жизнь жить одной классикой.