Г. Евграфов. «Народные артистки на дороге не валяются»

«Еврейская панорама». — 7 (61) июля 2019.

35 лет назад ушла из жизни Фаина Раневская

Яблоко от яблони

...как известно, недалеко падает. Но случай с Раневской опроверг эту расхожую истину. «Яблоко» упало в такие дали, закатилось в такие выси, о которых родители — владелец таганрогской фабрики красок, нескольких домов и т. д., и т. п. Гирш Фельдман и его жена Милка — даже представить себе не могли в самых розовых снах. Их любимая Фанечка, как и дети других зажиточных таганрогских евреев, обучалась в местной гимназии музыке, пению, литературе, конечно же, иностранным языкам и прочим премудростям, и что из всего этого вышло? В отрочестве увлеклась театром, в юности покинула отчий дом и устремилась в большой город, где опасности подстерегали девицу на каждом шагу. И ни на уговоры отца, ни на слезы матери не поддалась — характер! Ну а там пошло и поехало. Познакомилась с модными поэтами Цветаевой, Мандельштамом и Маяковским. Позже — с Ахматовой, дружба с которой продолжалась всю жизнь. И влюбилась в самого Качалова. Но не сложилось.

А потом была актерская биржа, первый выход на сцену в Керчи. Первые неудачи и разочарования, первый успех в московском «Театре актера». Вот тогда и почувствовала себя настоящей актрисой. Вот тогда и подумала, что предсказание артиста Иллариона Певцова сбудется — она станет великой актрисой. После октября 1917-го, перевернувшего Россию вверх дном, объехала ее вдоль и поперек: Ростов-на-Дону, Баку, Архангельск, Сталинград. Пока не осела в Москве, в которой сменила около десяти театров: играла в Камерном, в Центральном театре Красной армии, в Театре Драмы (с 1954 года — Театр им. Маяковского), пока не обрела себя в новом качестве в Театре им. Моссовета, из которого однажды ушла в театр им. А.С. Пушкина, а затем, по прошествии нескольких сезонов, вернулась на ставшую родной сцену.

«Муля» и генсек

В 1934 г. она дебютировала в кино в фильме Михаила Ромма «Пышка». Сыграла так, что приглашения стали сыпаться со всех сторон, но Раневская взяла тайм-аут и только в 1939 г. вернулась в кино — одновременно снялась в трех картинах: «Человек в футляре», «Ошибка инженера Кочина» и «Подкидыш». После «Подкидыша» стала знаменитой на весь Советский Союз — кто только не повторял: «Муля, не нервируй меня!» Даже сам Леонид Ильич Брежнев. Который при вручении Раневской ордена Ленина по случаю ее 80-летия (как рассказывают очевидцы) сказал: «А вот идет наша Муля, не нервируй меня!» Очевидцы вспоминают, что Фаина Георгиевна ответила: «Леонид Ильич, так ко мне обращаются или мальчишки, или хулиганы». Генсек смутился и добавил: «Простите, но я вас очень люблю». Неловкость была снята.

Она снималась в основном в эпизодических ролях, но многие зрители ходили на картины, в которых она снималась, зачастую ради нее одной. Как, впрочем, и в театр. Когда в Театре им. Моссовета поставили заурядную пьесу заурядного советского драматурга Билль-Белоцерковского «Шторм», на спектакль ходили ради Маньки-спекулянтки, в роли которой блистала Раневская (она сама с разрешения автора сочинила текст). Это был спектакль в спектакле. После того, как она покидала сцену, зрители покидали театр. Завадский эпизод снял, но сохранилась (к счастью) телевизионная запись этого эпизода. Между прочим, когда Завадский решил убрать «спекулянтку» из спектакля, Раневская спросила у него: «Почему?» Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура спектакля». Раневская предложила: «Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже». Режиссер махнул рукой...

За свою долгую творческую жизнь (чуть ли не 70 лет!) она переиграла более сотни ролей. Ей было подвластно все — комическое и трагическое, смешное и печальное, трогательное и отталкивающее.

«Вон из искусства!»

От ее порой несдержанного языка страдали партнеры по театру, но больше всего — его главный режиссер. С Завадским у нее были сложные отношения — своего рода любовь-ненависть. Так бывает между супругами, которые много лет прожили в браке, хотят разойтись, но сделать этого не могут. Выяснение отношений может длиться весьма долго.

Представьте, что происходит в театре, где эмоции порой перехлестывают через край. И однажды во время репетиции, которая привела к очередному конфликту, взбешенный Завадский в сердцах крикнул Раневской: «Вон из театра!» На что та мгновенно среагировала: «Вон из искусства!»

Такое могла себе позволить только Фаина Раневская. Любая другая актриса немедленно была бы уволена из прославленного театра. Она осталась. Как остался в искусстве и Юрий Завадский.

Она тяжело пережила его смерть. Геннадий Бортников, ведущий артист театра, вспоминал о своей встрече с Раневской через несколько дней после похорон. Она прижала его к себе и долго молчала. «В глазах Фаины Георгиевны была какая-то отрешенность. "Осиротели, — сказала она. — Тяжело было с ним, а без него будет совсем худо"». Они все время были с Завадским рядом. И она долго не могла избавиться от чувства вины из-за того, что часто подшучивала над ним.

Старость и одиночество

Когда наступила старость, играть на сцене не было сил. Но время от времени Раневская все же выходила на сцену театра, которому она отдала больше 30 лет своей жизни. Чтобы преодолеть неминуемое физическое угасание.

Потому что старость — это когда еще много хочется, но мало что можется.

Потому что старость — это одиночество, болезни, тоска. Когда зимой в жилах стынет кровь, а летом холодеют руки и ноги.

Но она не жаловалась, принимала мир таким, каков он есть. Понимала, что в жизни есть много выходов, из жизни — один. И продолжала жить как жила, с верным псом Мальчиком и своими недомоганиями и хворями.

Когда все же пришлось окончательно уйти со сцены, она не перестала быть актрисой и продолжала играть в жизни. Себя — настоящую, добрую и ироничную, мудрую и наивную, земную и потому грешную.

Личная жизнь у нее не сложилась. Может быть, поэтому однажды обронила: «Одиночество — это состояние, о котором некому рассказать». Но у нее все же был любимый Мальчик. Единственное существо, которому она могла откровенно рассказать о своем состоянии. Существо было бессловесное, но пес понимал обожаемую хозяйку с полуслова, вопросительно заглядывал в слезящиеся старческие глаза и умилительно вилял хвостом, когда ласковая рука гладила его по загривку. Мальчик заменил ей семью, детей. И она возилась с этим псом, как с ребенком, отдавая ему на старости лет всю свою не растраченную на семью и детей любовь и ласку. Ей оставались верны не ушедшие «в тишину» друзья по поколению, которые ее любили и понимали. К ней тянулись молодые артисты, которых она нежно любила, особенно Марину Неелову.

Последний выход

В 1980-х в Москве было всего три театра, в которые ни на один спектакль нельзя было достать билет: Театр на Таганке, «Современник» и Театр Сатиры. На всех спектаклях был аншлаг, будь это «Мать» по Горькому на Таганке, «Большевики» по Зорину в «Современнике» или даже заурядный «Чудак» по пьесе Н. Хикмета в Сатире. Оно и понятно: Таганка рифмовалась с именем Любимова, «Современник» — с именем Ефремова, а в Театр Сатиры ходили на Папанова, Миронова, Ширвиндта и других не менее блистательных артистов. В других театрах пользовались успехом только отдельные спектакли.

В те годы я сотрудничал с журналом «Театр» (весьма достойным и либеральным изданием, где можно было опубликовать то, что не проходило в других журналах), и попасть на любую премьеру с журнальными «корочками» было не проблема. Но так получилось, что спектакль в Театре им. Моссовета я увидел тогда, когда жена попросила его посмотреть: у нее на работе все видели «Тишину», все восторгались и все удивлялись, что она эту постановку пропустила. Случайно или нет, но именно в тот день, 24 октября 1982 г., когда он шел в «Моссовете» в последний раз, мы и оказались в театре на этом спектакле.

Конечно, мы не знали, что Раневская не только играет в нем последний раз, но и в последний раз выходит на сцену. Но когда в финале она и Плятт, взявшись за руки, подошли к кромке сцены, по залу пробежала искра, зал напрягся, и, видимо, не только мне показалось, что Раневская прощается не только со своим зрителем, но и...

И тогда театр взорвался аплодисментами. У многих на глазах были слезы. Овация длилась минут двадцать, и все это время зрители не отпускали артистов. Аплодировали все: на сцене — участвовавшие в спектакле актеры, в зале — благодарные зрители.

Я тогда был в том возрасте, когда не то что не думают о смерти, а редко задумываются о ней. Но хорошо помню свое тогдашнее ощущение: мне как-то стало не по себе. И, вполне нервоустойчивый и не подверженный стрессам, я поспешил вместе с женой поскорее выбраться из зала. В гардеробе не толкались, все вели себя соблюдая приличия. Молодые и здоровые, чисто умозрительно понимая состояние человека перед «тишиной», гениально сыгранное Раневской и Пляттом, вышли мы на Садовое кольцо. Все было как обычно. На улице шла привычная жизнь: спешили по домам припозднившиеся пешеходы, по кольцу привычно растекался тогда еще состоящий не из иномарок транспорт, горела неприхотливая советская реклама 1980-х... Молодость быстро взяла свое. Мы постояли еще немного, вдохнули холодный предзимний октябрьский воздух и поехали домой. Но это ощущение конечности себя и потому конечности мира, которое обожгло после спектакля, я запомнил на всю жизнь. И стало «жалко всех и вся» (Д. Самойлов).

«Дальше — тишина...»

Спектакль в Театре им. Моссовета по сценарию американской писательницы Виньи Дельмар поставил Анатолий Эфрос в 1969 г. Спектакль шел на сцене прославленного театра почти 13 лет.

Действие происходило в Калифорнии, но могло происходить в любой точке земного шара. Сюжет пьесы был прост как дважды два, но потрясал зрителя, как Ниагарский водопад: каждый надеется, что с ним это никогда не случится, но это может случиться с каждым.

Старики Люси и Барклай Куперы должны отдать дом банку, потому что не в состоянии платить за него. Дети платить за родителей не хотят. Отца забирает дочь, но для матери у нее не находится места — «ни под лестницей, ни в чулане». Ее отправляют в приют для престарелых. Но она просит не рассказывать об этом мужу, с которым прожила 50 лет. Финал: прощание на вокзале, объятия Люси, слезы Барклая и голос за сценой: «А дальше — тишина...»

Спектакль шел до тех пор, пока исполнительнице главной роли хватало сил играть эту роль. Фаине Раневской хватило сил до осени 1982 г. 24 октября она вышла на сцену в последний раз. Ей было 86 лет. Ее не менее прославленному партнеру — 74. Они не примеривали на себя судьбы своих героев, в этом смысле у них все было в порядке. Но в предлагаемых обстоятельствах два великих актера играли так, как будто они играют самих себя. С героями сближали старость и... «тишина».

Подыскать партнершу исполнителю главной роли Ростиславу Плятту было невозможно. Да и не нужно. И главный режиссер Павел Хомский это прекрасно понимал. Известная формула «незаменимых нет» в этом случае не работала. Спектакль сошел со сцены и превратился в спектакль-легенду.

Фаина Раневская ушла в «тишину» в 1984 г. Ростислав Плятт — в 1989-м. И стали легендой, как и спектакль, в котором они играли. Телевизионная версия спектакля впервые была показана по ЦТ в 1978 г. (в наши дни ее можно посмотреть в YouTube).

Пятый пункт — «молдаванка»

О юморе Раневской написано больше, чем известно ее высказываний по самым различным жизненным поводам. Добавлю свои «три копейки».

Все, кто писал на эту тему, пытались характеризовать этот действительно уникальный и потому бесценный юмор — юмор, присущий только Фаине Георгиевне Раневской. Но никто не обратил внимания на то, что именно юмор помогал ей жить (и выживать) в довольно непростые эпохи, в которых (извините за тавтологию) она не существовала, а жила. Она обитала в России царской (где к евреям было особое отношение). Она уцелела в сталинской России (не к чему было прицепиться). И дожила до России брежневской, вялой и дряблой, но которая ко всем ее званиям и наградам добавила главную — орден Ленина (с опозданием, в связи с 80-летием).

Кстати, когда Эйзенштейн в своем «Иване Грозном» хотел снять Раневскую в роли Ефросиньи Старицкой, ему не разрешили. «Посоветовали» Серафиму Бирман. В приватном разговоре министр всей советской кинематографии Большаков сказал, что семитские черты Раневской очень ярко проступали бы, особенно в крупных планах. Выглядит более чем странно, так как Бирман тоже отнюдь не относилась к коренной нации. Очевидно, министр транслировал мнение свыше. Фаина Георгиевна не отмолчалась и заметила на свой лад: это потому, что в паспорте Бирман в «пятом пункте» стоит «молдаванка».

Кроме юмора, у нее было чувство самоиронии, порой безжалостное и беспощадное. Потому что понимала: чтобы иметь право подсмеиваться над другими, надо научиться смеяться над собой. И она этому научилась.

Ну а насчет того, что «народные артистки на дороге не валяются»... Это произошло зимой, московские улицы плохо чистились и кое-где представляли из себя сплошной каток. Однажды Раневская вышла из дома, поскользнулась и упала. Навстречу шел какой-то незнакомый мужчина. «Поднимите меня! — попросила Раневская. — Народные артистки на дороге не валяются».

Как вербовали Раневскую

То, что народные артистки на улице не валяются, понимала не только Раневская, но и Комитет государственной безопасности. Который заинтересовался Фаиной Георгиевной именно тогда, когда ей присвоили звание народной артистки СССР. Вербовать ее поручили молодому оперативному сотруднику. Начальство поставило задачу: делать все четко, быстро, что называется, в лоб, без всяких вступлений и предисловий. Но сотрудник был еще неопытен, начал издалека. Сначала заговорил о происках врагов против социалистической родины. Затем процитировал новую Программу КПСС, обосновавшую закономерность неминуемого пути развития всего человечества — от капитализма к социализму, особо упирая на то, что нынешнее поколение советских людей обязательно будет жить при коммунизме. После чего заговорил о долге каждого советского гражданина оказывать посильную помощь партии в его строительстве, а для этого...

И здесь Раневская позволила себе прервать эту пламенную речь. И, закурив папиросу, произнесла, наверное, один из лучших монологов в своей жизни. Который примерно сводился к следующему: «Молодой человек, мне с вами все понятно. Сразу, без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать. Я лично давно к этому готова — разоблачать происки ненавистных мне империалистических врагов... Можно сказать, что это моя мечта с детства. Но... Есть одно маленькое "но"! Во-первых, я живу в коммунальной квартире. А во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне. Вы только представьте: дают мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить. И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания. Называть имена, пароли, явки, ну вы сами понимаете... Между прочим, соседи следят за мной вот уже на протяжении многих лет. Под дверью круглосуточно подслушивают, интересуясь, о чем и с кем Раневская по телефону разговаривает. А я ничего не способна удержать в секрете, всегда все тайны выбалтываю. Это мой недостаток, но, как честный советский человек, я должна об этом сказать заранее. Ведь между нами не может быть никаких умолчаний и недомолвок. Как вы считаете?»

От идеи завербовать Раневскую отказались, но отдельную квартиру народной артистке все же выделили.

«Джоконда» и Раневская

Когда впервые в Москву привезли «Джоконду», один молодой человек, рассматривая картину, небрежно обронил, что на него она впечатления не производит. Стоявшая рядом Раневская мгновенно среагировала: «Эта дама может уже сама выбирать, на кого ей производить впечатление». Фраза облетела всю Москву. Я не хочу сравнивать актрису с «Джокондой», но народная артистка СССР тоже выбирала, на кого производить впечатление, а на кого нет.

А вот еще несколько шуток Раневской.

«Новый, 1978 год я встречала в постели, с Толстым. "Пойдемте к нам", — звали соседи. "Нет, спасибо, у меня такая интересная встреча будет". — "С кем?" — "С Толстым". Они меня считают сумасшедшей».

«После спектакля подошел поклонник: "Товарищ Раневская, простите за нескромный вопрос: сколько вам лет?" — "В субботу будет 115". Он прямо обмер в восторге: "И в такие годы так играть!"».

«Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в попу куст сирени и делала перед вами стриптиз».

«Вы обязаны написать обо мне некролог. Я просто этого требую. С того света».

Про Шатрова, автора многочисленных пьес о Ленине, сказала: «Это Крупская сегодня».

Однажды приехала в Одессу. На прогулке увязался поклонник, настиг и радостно протянул руку: «Здравствуйте! Позвольте представиться, я — Зяма Иосифович Бройтман».«А я — нет!» — ответила Раневская и продолжила свой дневной моцион.

Раневская о театре...

«Меня всегда интересовал вопрос — почему я, человек душевно опрятный, ужасно люблю играть негодяек? Почему наслаждаюсь, когда играю спекулянтку Маньку в "Шторме" — роль, которую с разрешения автора сочинила сама? Наверное, мне просто интересно показывать то, что во мне самой отсутствует».

«Я "переспала" почти со всеми театрами Москвы — всё искала святое искусство. В телевизионной передаче обо мне ведущая спросила: "И где же вы его нашли?" Я ответила: "В Третьяковской галерее". А в наш театр вхожу, как в дворницкую, только вот квасом не пахнет».

...И о себе

«Как-то меня спросили, почему я живу так скромно, почти бедно — нет ни фарфора, ни хрусталя. По-моему, разговор был в кухне, я что-то жевала. И сказала: "Мое богатство в том, что мне оно не нужно!"

Я сама — застенчивая. Играть боюсь страшно! А играю шестьдесят лет. И все боюсь, боюсь...»

«Если больной очень хочет жить...»

Когда ее поместили в больницу, сказала: «Если больной очень хочет жить, врачи бессильны».

Она очень хотела жить, но врачи действительно оказались бессильны.

И еще у нее вырвалось: «Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: "Умерла от отвращения"».

Но на ее памятнике на Донском кладбище выбили простую бесстрастную надпись: «Фаина Георгиевна Раневская, народная артистка СССР, 1896—1984». Рядом, на постаменте, притулился скорбящий Мальчик.

«Жить надо так...»

В середине жизни она подвела итог: «Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи». Но она прожила свою жизнь так, что о ней помнят не только сволочи.

В 1992 г. по решению редакционного совета ежегодно издающейся в Лондоне энциклопедии «Who is who» Фаина Раневская была включена в десятку самых выдающихся актрис XX в. Так что, как говорила актриса: «Жизнь сбудется, стоит только расхотеть».