Юбилеи и утраты

Ее жизнь была окружена легендами еще при жизни. Ко многим вещам в жизни она относилась не так, как большинство ее современников. Фаина Георгиевна не любила своих юбилеев и старалась скрывать их. Видимо, она была согласна с мыслью Кароля Ижиковского: «Юбилей — орудие мести тех, кто вынужден признать чужую славу». Тем не менее юбилейные даты Раневской не оставались незамеченными ее друзьями и, конечно, прессой и телевидением. Что любопытно, о них писали не только московские СМИ, но и газеты далеких от столицы городов. Так, статья Э. Осиповой «Любимая актриса» была опубликована в хабаровской газете «Тихоокеанская звезда» к семидесятилетнему юбилею Раневской в августе 1966 года. В ней говорилось: «Только после революции пришло для актрисы время серьезных ролей при переполненных зрительных залах.

Огромный успех принесла Раневской роль изворотливой спекулянтки Дуньки в известной пьесе Константина Тренева "Любовь Яровая"... Беспощадно издевается она в фильме "Весна" над молодящейся, кокетничающей старухой Маргаритой Львовной...

Для того, чтобы понять, что представляет из себя Раневская, необходимо научиться относиться к жизненным событиям так, как относилась к ним сама героиня этой книги

Но творческая палитра актрисы — многокрасочна. Васса Железнова в одноименной драме Горького — первая роль, в которой Раневская поднимается на высоты подлинного трагизма. Невозможно не сказать об огромном успехе Фаины Раневской в драме испанского драматурга А. Касона "Деревья умирают стоя". Такой творческий диапазон — немалая редкость в искусстве. Вот почему всякая новая работа прославленной актрисы, каждый ее выход на сцену — это и до сих пор неожиданность, новость, открытие».

Назовем еще одну заметную публикацию, посвященную 70-летию актрисы. В «Московской правде» была напечатана большая статья В. Евсеева «Волшебница с площади Маяковского». Автор отмечает, что, несмотря на популярность фильма «Подкидыш», наверное, было бы неправомерно ставить его в один ряд с такими фильмами, как «Член правительства», «Она защищает Родину», «Сельская учительница» (в этих фильмах главную роль сыграла Вера Марецкая). Но, с другой стороны, пройдет несколько лет и Раневская, сыграв главную роль в фильме Михаила Ромма «Мечта», наглядно докажет, покажет, что ей по силам не только роли комические...

В. Евсеев справедливо отмечал, что актерские судьбы Марецкой и Раневской складывались по-разному, хотя они уже много лет работают в одном театре. Если у Веры Петровны всегда были хорошие роли и в театре, и в кино, то у Раневской все складывалось по-иному. Порой она годами не имела новых ролей, да и будучи уже признанной киноактрисой, получала вдруг недостойные ее таланта роли (вспомним ее участие в фильме «Осторожно, бабушка!»). Автор статьи пишет: «У В.П. Марецкой и Ф.Г. Раневской — радостные юбилеи. Предстоят еще торжественные вечера, приветственные речи, адреса и подарки. Но самый большой подарок они уже сделали себе сами... Это — две новые, поистине замечательные работы. Марецкая сыграла вдову полковника в одноименной пьесе Юхана Смуула. А Раневская — заглавную роль в спектакле "Странная миссис Сэвидж"... В 60-х и 70-х Марецкая и Раневская сыграли роли, которые стали событием в жизни театральной Москвы. Сегодня они на вершине пути, а это значит, многое еще впереди».

Семьдесят пять лет — не круглая дата, но пять лет немало значат для любого человека, особенно для актера. В жизни Раневской эти годы после семидесятилетия прошли под знаком спектакля «Странная миссис Сэвидж». В этом спектакле, как писал в своей статье «Непроходящая любовь» в газете «Комсомольская правда» журналист Валерий Туровский, «Фаина Георгиевна сыграла свою героиню воистину странной, странной до дикости, странной настолько, что "любящим" благополучно-буржуазным детям ничего больше не остается, как заключить мать в тихую обитель для сумасшедших. И они, дети, по-своему правы: разве не безумство одаривать нищих, покровительствовать несчастным, болеть чужой бедой как своей. Мир со смещенными нравственными понятиями иначе и не мог расценивать ее благие деяния. Тему одиночества человека в "безумном мире" продолжила актриса в новой своей работе — роли Люси Купер в спектакле "Дальше — тишина". Высокий трагизм, в который нет-нет да и вплетается что-то удивительно знакомое, близкое, каскадно-раневское... Здесь актриса последовательно и страстно защищает человеческую личность от натиска обезличенной буржуазности...».

Хотя Фаина Георгиевна всячески отказывалась от празднований юбилеев, но отметить семьдесят пятую годовщину она согласилась — ее уговаривал весь коллектив Театра имени Моссовета во главе с Юрием Александровичем Завадским. Окончательно ее убедил Ростислав Плятт, тоже не любивший подобные мероприятия, сказав: «Фаина, я буду тамадой». Но... человек предполагает, а Бог располагает. В июне 1971 года Раневская вновь оказалась в кремлевской больнице, и юбилей прошел без нее. Ей оставалось читать посвященные этой дате статьи в газетах. Особенно ее обрадовала статья «Наши знатные земляки. Народная артистка» в «Таганрогской правде» (27 августа 1971 года). По телефону она связалась с корреспондентом газеты и поблагодарила его за публикацию: «Непременно передайте таганрожцам мой сердечный привет. И самые добрые пожелания во всем». Позже автор статьи Николай Чайка получил от нее письмо: «Дорогой Николай Дмитриевич! Сердечное спасибо за доброе ваше письмо, за газету из Таганрога. Статья меня очень взволновала, вернула к воспоминаниям о детстве, молодости. Меня очень смущают такие восторженные отзывы в некоторых газетах, вызванные моей "датой", а ведь я так мало сделала! Могла бы больше, но не удалось». Таких звонков в больницу, да и статей в прессе по поводу семидесятипятилетия Раневской было немало, но она была особенно рада вниманию, проявленному ее земляками. В те дни она сказала по телефону Сухоцкой: «Ты знаешь, никогда меня так не тянуло в Таганрог». На что та ей ответила: «выздоровеешь, я поеду с тобой в Таганрог, а оттуда — в Евпаторию. И побродим по местам нашего детства».

Осенью с небольшим опозданием Фаина Георгиевна отметила свой семьдесят пятый день рождения в кругу самых близких друзей. А тамадой в тот день был Ростислав Янович Плятт.

Отрицательное отношение Фаины Георгиевны Раневской к своим юбилеям особенно ярко проявилось с приближением ее восьмидесятилетия — такая солидная дата не только навевала грусть, но и путала. Хотя Фаина Георгиевна продолжала мечтать о новых ролях, а быть может, желала отметить свой юбилей на сцене, но жизнь, разумеется, решила по-своему. В этот день, 27 августа 1976 года, во многих газетах появились статьи, посвященные знаменательной дате. Остановимся на одной, опубликованной в газете «Советская культура». Ее написал уважаемый театровед Борис Михайлович Поюровский, автор многих статей о Раневской.

Думать, как думала Раневская, это, прежде всего, научиться относиться к самой себе с невероятным чувством юмора и самоиронией

Думать, как Раневская, это — повторить ее жизнь, играть и быть склонным к мистификациям и розыгрышам. Эта история со звонком очень для нее характерна. Вместо того чтобы просто поблагодарить, она изобрела такой ход.

Фаина Георгиевна с годами становилась все более едкой, от ее замечаний страдали не только артисты, но и режиссеры. Начинающему композитору, сочинившему колыбельную, она сказала: «Уважаемый, даже колыбельную нужно писать так, чтобы люди не засыпали от скуки».

С высокопоставленными людьми она тоже не церемонилась. Как-то телевизионный начальник Лапин спросил ее:

— В чем я увижу Вас в следующий раз?

— В гробу.

И еще один характерный эпизод из ее жизни. Был в Театре им. Моссовета директор-распорядитель Валентин Школьник. Он был дружен со многими очень известными людьми. На его юбилей — то ли 50, то ли 60, — явился Завадский, в это же время заходит Раневская. Когда Фаина Георгиевна появилась, все пришли в восторг. Она что-то подарила Школьнику, но не цветы, а какой-то пакетик. Она поцеловала его, сделала большие глаза и сказала: «Я так давно не целовалась с мужчиной. Это такая прелесть! Надо подумать, надо это пересмотреть».

Был общий хохот.

Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!

В то время в Москве шли разговоры о сексуальной ориентации Раневской. Сама же Фаина Георгиевна относилась к этому иронически.

Когда Завадский получил звание Героя Соцтруда, Раневская на следующий день позвонила Поюровскому и спросила:

— Вы уже поздравили?

— Да. А Вы разве еще не поздравили?

— Нет, я не стала. Я, конечно, должна была это сделать, я его очень люблю, но не поздравила. Я его знаю дольше, чем Вы. Он хотел быть народным артистом СССР и стал им, хотел быть лауреатом Ленинской и Сталинской премий и получил их. А теперь что он еще может хотеть? Разве что место на Новодевичьем кладбище. Ведь Нобелевскую премию театральным деятелям не дают, и он остался без цели в жизни. Это же самое страшное, когда у человека не остается никаких желаний. Я могу ему только соболезновать.

Думать, как Раневская, значит, отказаться от зависти в любых ее проявлениях

В отличие от других, она очень поздно получила звание народной артистки СССР, намного позже, чем Орлова или Марецкая. Не будучи завистливой, она была очень чутким и ранимым человеком.

Вспоминает Б.М. Поюровский: «Когда 6 марта 1982 года умер Александр Менакер, я не был дома и узнал об этом случайно, встретив бывшую жену Андрея Миронова Катю. Сам Андрей был тогда в Горьком. Мы поехали к Марии Владимировне Мироновой, которая очень хотела, чтобы некролог был помещен в газете. Но Менакер был беспартийный. Печатать в то время в газете некролог можно было только с разрешения райкома. Помочь я попросил соседа Раневской, писателя Василия Ардаматского — поговаривали, что он был связан с КГБ. Нужно было принести ему готовый текст. Я напечатал на машинке и повез на следующий день. Мария Миронова просила ничего не говорить о смерти Менакера Раневской, т. к. она очень расстроится. Я попытался зайти к Ардаматскому так, чтобы не заметила Фуфа (как многие знакомые звали Раневскую. — Прим. авт.), а Мальчик, если на этаж приезжал чужой человек, молчал, а если знакомый — то выбегал в коридор и начинал лаять. Дверь в квартиру Раневской была всегда открыта. Пока я дозвонился Ардаматскому и передал текст, вышла Фуфа в своем знаменитом лиловом халате и сказала собаке: "Мальчик, ну что ты так, бедный, стараешься? Это пришел обыкновенный хам. Он не хочет с нами даже поздороваться. Плюнь на него и иди домой".

Мне стало стыдно, и я сказал Раневской, что зашел на секунду. Раневская ответила: "Не надо делать нам одолжений. Мы в этом совершенно не нуждаемся!" Я зашел к Раневской. Она сказала: "Надо раздеться. Я не пускаю к себе в пальто".

Я зашел и услышал: "Ну, что Вы будете рассказывать? Зачем Вы сюда приходили?" Я ответил, что принес передать Ардаматскому книгу. На что она удивилась: "Он читает книги? Он их пишет. Это странно, что он пишет книги, я в это не верю. Ну, ладно, я не хочу сейчас об этом говорить. Вы мне лучше скажите, как Андрюша, как Маша и Саша?" Я обалдел — прошли сутки, а она уже все знает. Я ответил, что Андрюша ничего, был в Горьком, но уже вернулся. Саша и Маша тоже ничего. "Всё согласно паспорту", — как любил говорить Александр Семенович. Раневская: "Передайте Саше, что он уже неделю мне не звонит, я очень скучаю. Пусть он мне позвонит".

7 марта умер Утесов. Но когда я сказал ей об этом, то по глазам понял, что она ничего не знает. Я посидел у Раневской, поговорил с ней и ушел. После этого я видел Раневскую только на похоронах Нины — жены Плятта. В тот день Плятт играл с Раневской в спектакле "Дальше — тишина". После спектакля я зашел за кулисы — были поминки. Раневская тоже была. Это была последняя наша встреча».

И вот фрагмент статьи Б.М. Поюровского о Раневской, написанной к ее восьмидесятилетнему юбилею: «Сегодня Фаине Георгиевне Раневской исполняется 80 лет. Поздравляя ее, друзья, наверное, станут уверять Фаину Георгиевну, что 80 — это совсем еще немного. Такова традиция. Традиция юбилеев. В эти дни человеку говорят только приятное. Отчего лично я всегда скептически отношусь к юбилеям. Но в данном случае мы имеем дело с исключением. И именно поэтому, очевидно, не следует уверять Раневскую в том, что 80 — совсем еще немного. Много, очень много! Особенно если вспомнить, что за эти годы сделано...

Фаина Георгиевна Раневская — одна из немногих, кому, несмотря на все ухищрения режиссуры, удалось сохранить за собой право на индивидуальность. И в выборе ролей, и в их трактовке. С такой актрисой хлопот не меньше, чем радостей. Плохих ролей она играть не хочет и не понимает, зачем их играют другие (разлагающее внимание). Хорошими не делится ни с кем (опять же пример, недостойный подражания). Если бы ей дали возможность, Раневская играла бы ежедневно, до одури, всю жизнь. И уставала бы от этого меньше, чем от вынужденного безделья.

Славу Раневской принесли комедийные роли. Но она в такой же степени актриса драматическая. И даже трагическая. Правда, не в том понимании, какое вкладывали когда-то в это слово поклонники таланта великой Ермоловой. Но ведь и содержание понятий, и форма их с годами изменяются. Сама жизнь подсказывает новые характеры и новые ситуации. Скажем, Васса Железнова появилась в начале XX века. Сперва в действительности, а позже — и у Горького. Разве это не трагический образ?

Я не знаю системы актерской игры, не знаю теорий. Всё проще! Есть талант или нет его!

Конечно, Васса Железнова — не Мария Стюарт. Но ведь и шотландская королева — не Медея, хотя каждая из них — фигура для своего времени трагическая. Следовательно, у нас есть все основания быть уверенными в том, что законы жанра невластны подчинить себе законы жизни.

Раневская встретилась с Вассой спустя 20 лет с того дня, когда она впервые вышла на сцену. За эти годы актриса переиграла самые разные роли: Шарлотту в "Вишневом саде", Ольгу и Наташу в "Трех сестрах", Глафиру Фирсовну в "Последней жертве", Настю в "На дне", леди Мильфорд в "Коварстве и любви", Машу в "Живом трупе", Дуньку в "Любови Яровой"...

С Вассой Железновой актриса встретилась в 1935 году, когда мхатовский режиссер Е. Телешева приступила к репетициям горьковской пьесы в ЦТКА. По свидетельству очевидцев, Раневская выступила одновременно в пяти качествах: прокурора, защитника, судьи, потерпевшего и подсудимого.

Среди тех, кто подобным образом оценивал тогда работу актрисы, — Ю. Юзовский, один из самых проницательных исследователей драматургии и театра, узревший в этом дебюте рождение нового, незаурядного таланта».

Восьмидесятилетний юбилей актрисы был отмечен и статьей в «Комсомольской правде» Майи Иосифовны Туровской, хорошо знавшей Раневскую и много о ней писавшей. В этой статье говорилось: «Мало есть на свете судеб столь непростых — столь состоявшихся, выразивших себя и в то же время так мало реализованных, как Раневская... Раневской редко доводилось играть женщин, открыто и явно страдающих. Но я — и, наверное, все, кому довелось видеть спектакль "Лисички" по пьесе Л. Хелман, — навсегда запомнила почти физическое ощущение душевной муки в обвалившейся фигуре пьяненькой Верди, не способной лицемерить и лгать, как то положено тем, кто хочет быть хозяевами.

Но дело не в этих отдельных ролях и трагических мгновениях, не так уж заметных в общем потоке комедийности Раневской. Дело в том, что скрытое ощущение драматизма, даже трагизма бытия, жестокая ирония и горечь сквозят и изнутри наполняют смыслом ее щедрую и размашистую комедийность.

Ее смех — всегда победа глубокой и сильной натуры над извечной "скорбью познания"». В конце этой статьи Майя Туровская пишет: «Да, она сыграла далеко не всё, что она могла и должна была сыграть. Но она многое успела сказать всей своей нелегкой жизнью и искусством».

В августе 1981 года должен был отмечаться следующий, восьмидесятипятилетний, юбилей Раневской. Не дожидаясь этой даты, фотожурналист Юрий Рост, хорошо знавший Раневскую, опубликовал в «Литературной газете» в марте 1980 года заметку «С первого взгляда» с фотографией Раневской, сделанной им самим. Он писал: «Я произношу — Раневская — и смотрю на твое лицо, читатель. Оно меняется к лучшему. Оно теплеет, на нем появляется улыбка, и тень детства светлее тебя самого отражается в твоих глазах.

Балует нас порою природа, создавая таких удивительных женщин.

Рядом с ними проживаешь юность, молодые годы и те, которые, по щадящему определению, называют зрелыми. Проживаешь жизнь и не теряешь любви, дарованной с первого взгляда...

Кого не привлекла к себе магнетическая сила обаяния Раневской? (Это не риторический вопрос. Действительно, хотелось бы посмотреть на такого человека.) Разве что кто-то не видел ее в кино или на сцене... А ведь можно прокрутить ретроспекцию Раневской в "Повторном" (Кинотеатр повторного фильма на улице Герцена, ныне Большой Никитской. — Прим. ред.). Да и в театр дорога не заказана...

...Я подхожу к стене пустоватой комнаты Раневской и смотрю на самые дорогие вещи в ее квартире: фотографии ее друзей и почитателей — Ахматовой, Качалова, Акимова, Анджапаридзе, Улановой, Шостаковича.

Какой счастливый для окружающих дар у этой актрисы! Как пронзительны и прекрасны ее женщины, и как радостно, что она щедра в таланте своем.

И как точно написал ей Борис Пастернак три слова на портрете: "Самому искусству — Раневской".

Годы бегут и, как известно, в старости куда быстрее, чем в молодости. Недавно отмечали 80 лет со дня рождения Раневской, а уже стучится следующая юбилейная дата — 85. А упоминание имени Раневской по-прежнему вызывает самые добрые чувства, улыбку и нескрываемое к ней уважение».

Фаина Георгиевна согласилась с тем, что в дни ее восьмидесятипятилетнего юбилея по телевидению будет показана ретроспектива ее фильмов. Она даже сама составила их список. Но, как ни странно, их «не смогли найти» в Госфильмофонде, и она, ее друзья и многочисленные поклонники так и не дождались этого события. Ретроспективный показ состоялся только после смерти актрисы, в 1985 году.

Раневская не умела отказывать людям, даже если понимала, что это необходимо. Актер Малого театра Михаил Михайлович Новохижин некоторое время был ректором Театрального училища имени Щепкина. Однажды звонит ему Раневская: «Мишенька, милый мой, огромную просьбу к Вам имею: к Вам поступает мальчик, фамилия Малахов, обратите внимание, умоляю — очень талантливый, очень, очень! Личная просьба моя: не проглядите, дорогой мой, безумно талантливый мальчик!..» Рекомендация Раневской дорого стоила — Новохижин обещал «лично проследить».

После прослушивания «гениального мальчика» Новохижин позвонил Раневской: «Фаина Георгиевна, дорогая, видите ли... Не знаю даже, как и сказать...» И тут же услышал крик Раневской: «Что? Говно мальчишка? Гоните его в шею, Мишенька, гоните немедленно! Боже мой, что я могу поделать: меня все просят, никому не могу отказать!»

В этом была вся Раневская. Чуткость, внимательность, забота о людях, неумение отказывать даже тогда, когда это необходимо.

Самозванка

Говоря о Фаине Георгиевне, трудно обойти вниманием такие черты ее характера, как щепетильность, требовательность к людям, болезненное чувство справедливости. Журналист Глеб Скороходов повествует об одной истории, очень ярко характеризующей эти качества величайшей актрисы:

«Я застал Ф. Г с альбомом в руках, куда она переписала роль миссис Сэвидж.

— Вы работаете?

— Постепенно привыкаю к роли. Я же никогда не учу текста. Читаю, думаю, жду, когда чужие слова станут моими.

— А репетиции?

— Не говорите! — вздохнула она. — Вы же знаете, как мне везет на режиссеров! Все говорят: Варпаховский — хороший человек, внимательный и чуткий. Завадскому он сказал, что всю жизнь мечтал работать со мной, что будет счастлив, если в его постановке я выступлю в главной роли! Ну, так что же мешает? Счастье так близко, так возможно! И я готова отдаться! Но нет, режиссер занят: заканчивает спектакль в Малом! Подождем! Это Бальзак, кажется, сказал: "Если построить дом счастья, то самым большим в нем будет зал ожидания".

Зазвонил телефон.

— Алло! Да, да, — Ф. Г. прикрыла микрофон и прошептала мне: — Возьмите скорее трубку!

Я подошел к параллельному аппарату.

— У меня уже есть перевод этой пьесы, и Вы, товарищ Голышева, хорошо это знаете, — сказала Ф.Г.

— У Вас не тот перевод. Я сделала лучше, — утверждал скрипучий голос.

— Но театр уже заключил договор с другой переводчицей, с Тамарой Блантер, и мы начинаем работу над пьесой.

— Это не имеет значения. Договор всегда можно расторгнуть. Я предлагаю Вам товар самого высокого качества. Можете сами в этом убедиться: пошлите перевод Блантер и мой в экспертную комиссию. Вы увидите, какова будет оценка!

— Послушайте, уважаемая, — Ф. Г. начинала закипать. — Мне не нужна экспертиза. Неужели Вы не понимаете, что речь о другом? Вы от меня случайно узнали о существовании этой пьесы, узнали, что мне разрешили ее играть, и сделали свой перевод. Но ведь разыскала пьесу Тамара Блантер!

— Это не имеет никакого значения! Какая разница, откуда я узнала. Вам нужно думать о качестве перевода, о том, что Вам придется говорить со сцены.

— Извините, но этот разговор мне неприятен, я не могу его больше продолжать! Всего доброго.

Ф. Г. бросила трубку.

— Какая наглость! Старая карга! Самозванка! — возмущалась она. — Ну что мне делать, а? Но и я хороша! Кто меня тянул за язык рассказать ей об этой пьесе?! А она, как гангстер, — скорее, скорее, — по-моему, перевела за неделю! Еще бы: если пьеса пойдет с успехом, то возрастут доходы. Сколько там процентов платят им с каждого спектакля?

— Я не помню. Кажется, два или три.

— А, это неважно! Нет, Вы объясните мне, откуда такое вероломство? Ведь переводы этой дамы запрудили все сцены! — Ф. Г. заходила по комнате. И внезапно остановилась: — А Вы знаете, что она может сделать? Она отнесет "Сэвидж" в другой театр и отдаст ее другой актрисе.

— А разрешение? — спросил я.

— Наивный Вы человек. Если пьеса попадет к Тарасовой или Степановой — обе, конечно, не в пример мне, дружат с Фурцевой, — неужели, Вы думаете, они не добьются своего! Какая я дура! Что я наделала! — Ф. Г. схватилась за голову. — Нет, Вы ничего не понимаете! Как только у нас в театре узнают, что "Сэвидж" ставят во МХАТе, немедленно отменят всё! И репетиции никогда не начнутся. Думаете, кто-нибудь, кроме меня, обрадовался разрешению? Нужен малейший повод, чтобы театр отказался от постановки! Завадскому на пьесу наплевать, раз не он ее ставит. Верка, когда "Сэвидж" читали на труппе, заявила, что не понимает, зачем нам эта пьеса, если очевидно, что успеха она иметь не будет! Я-то сразу поняла, что Вера Петровна учуяла, какая Сэвидж выигрышная роль! Слава богу, не первый год в театре, научилась читать и тексты и подтексты. Мы знаем, как она оценивает роль, если она достается сопернице.

Я давно не видел Ф.Г. такой. Она ходила вдоль комнаты, от дверей — к окну, и, мне показалось, возбуждалась от собственных слов.

— Но погодите, — попытался я успокоить Ф.Г. — Голышева никуда пьесу не носила, никто Фурцеву ни о чем не просил и "Моссовет" постановку "Сэвидж" не отменял. Волноваться еще рано!

— Волноваться надо сейчас, — сказала Ф.Г., остановившись. Она села и продолжала уже спокойно и рассудительно, как бы проигрывая возможную ситуацию:

— Предположим, дамы добьются от министра разрешения. Что делаю я? Прийти к ней с поллитрой не могу — Вы знаете, что со мной делает алкоголь, я тут же наговорю ей такого, что меня не один театр не примет! Разжалобить ее, сыграть несчастную старуху, у которой от слез мокрые десять платков? Но она подумает: "И зачем ей, такой развалине, лезть на сцену? На покой давно пора!"

— Я знаю, что делать! — Меня вдруг осенило. — Не ручаюсь за результат, но попытка — не пытка. У нас в редакции работает Рита Фирюбина — Фурцевой она падчерица. Может, действовать через нее?

— Голубчик! — Ф. Г. всплеснула руками. — Что же Вы молчали! Да лучше этого и придумать нельзя.

Она вдруг повеселела, засмеялась, взяла сигарету:

— Ах, как хорошо! Я завтра же позвоню этой Рите:

"Родная Вы моя, спасите сиротку! Ваша мачеха хочет погубить ее!"

И, смеясь, потащила меня на кухню:

— Давно пора чаевничать. Берлинские печенья нас заждались!»

Странный все-таки организм театр. Он живет по своим законам, которые, боюсь, мне так никогда и не понять. Ф. Г. оказалась права.

— Катастрофа! — сказала она мне по телефону. — Самозванка, как я ожидала, без дела не сидела — она пристроила свой перевод! Нет, во МХАТ она не пошла, она сделала ход тонкий и, думаю, беспроигрышный — прочла пьесу Бабановой. Марию Ивановну я обожаю! Что говорить, какая она актриса! Но сидит без ролей. «Кресло № 16» у нее не получилось — какая из нее комическая старуха! Она ухватилась, как мне сказали, за «Сэвидж», но ведь это совсем не ее роль — с юмором у Марии Ивановны всегда обстояло туго.

Вот о чем я хотела Вас попросить. Не надо пороть горячку, но что, если ваша подруга попытается узнать, действительно ли «Сэвидж» разрешена только «Моссовету»? Не сможет ли ее репетировать другой театр? И как в таком случае посмотрит министерство на дублирование репертуара, тем более что речь идет о пьесе западного автора? Вы понимаете, как я буду ждать результата?..

По моей просьбе Рита Фирюбина села за телефон.

— Закрой дверь и никого сюда не пускай! — распорядилась она грозно. Она набирала разные номера, называла кого-то по имени, кого-то по имени-отчеству, ворковала, смеялась, что-то обещала и, наконец, сообщила:

— Отдел театров подтвердил: пьеса разрешена только «Моссовету», ему принадлежит право первой постановки.

Результат оказался самым неожиданным. Ю.А. Завадский, узнав, что «Странной миссис Сэвидж» заинтересовался Театр имени Маяковского, отдал распоряжение немедленно начать репетиции.

— Но Варпаховский занят в Малом, — сказали Юрию Александровичу в репертуарной части.

— Ничего! Пусть репетирует параллельно!