Глава II. Парикмахер Цветаевой, или Недружелюбная дружба«Не имей сто друзей, а имей двух грудей!» — этот перл Фаина Георгиевна Раневская произнесла на съемках немого фильма «Пышка» (1934 г.), своей первой кинокартины. Работой над созданием этого произведения руководил молодой кинорежиссер Михаил Ромм. Афоризм, переделанный из русской народной пословицы, был адресован красавице-актрисе Галине Сергеевой, вернее, ее роскошному бюсту, благодаря которому она, по мнению Раневской, и получила роль Элизабет Руссе. Фаина Георгиевна не обладала такой привлекательной фигурой и модельной внешностью, как Галина Сергеева, поэтому друзья, если следовать логике придуманного ей афоризма, у нее имелись...
Но если говорить серьезно о взаимоотношениях великой актрисы с окружающими, то следует отметить некоторый парадокс: сложный, вернее невыносимый, характер Фаины Георгиевны Раневской не помешал ей поддерживать крепкую дружбу с целым рядом замечательных людей. Мудрая пословица «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» подтверждает, что Фаина Раневская была человеком глубоко образованным, несмотря на отсутствие университетских дипломов, отзывчивым, внимательным, разносторонним и, разумеется, бесстрашным в своем выборе друзей. Вспомним лишь несколько легендарных лиц, встретившихся на самых разных этапах жизненного пути актрисы и соответствующих понятию «друг».
«Волошин был большим поэтом, чистым, добрым, большим человеком, — призналась в своих записках Фаина Георгиевна. — Мы с ним и с Павлой Леонтьевной Вульф и ее семьей падали от голода, Максимилиан Александрович носил нам хлеб. Забыть такое нельзя. Вот почему я не хочу писать книгу "о времени и о себе". Ясно вам?»1 Поэт и художник Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин (1877—1932) — настоящий символ русской Революции и Гражданской войны. Только не кроваво-кошмарный, каковыми являлись Ленин, Троцкий, Дзержинский, Краснов, Шкуро, Слащев или Петлюра, а светлый символ, обнадеживающе-человечный. Тема его героизма в годы Гражданской войны давно стала хрестоматийной: когда Крым занимали белые, он прятал в своем доме красных, а когда белый террор на полуострове сменялся большевистским, Волошин спасал белогвардейцев. Действия Волошина во время Гражданской войны являлись прямой дорогой на эшафот. Поэта вполне могли повесить как коммунисты, так и их противники за «предательство». Ведь де-юре и те и другие имели на то все основания. Этот похожий на фавна или на принявшего вегетарианство льва смелый человек продолжал творить свое безвозмездное добро в условиях окружающего кромешного зла. Во время жутких боев в Крыму и сопутствующих им зверств Максимилиан Волошин писал беспощадные стихи. Первыми слушателями некоторых из них стали Фаина Раневская и Павла Вульф.
Фаина Георгиевна Раневская по воле судеб оказалась фактически в самом эпицентре культурной жизни России начала XX века. И как бы ни клеймили эту эпоху сторонники «стабильности и процветания», именно она стала одной из самых интересных страниц истории нашей страны. С некоторыми ее героями Фаина Георгиевна была знакома лично, с другими преданно дружила. В своих письмах к Анне Ахматовой Фаина Раневская нередко называла адресата «Раббик». Это словечко актриса изобрела, переформатировав библейское «Рабби» (учитель) в уменьшительно-ласкательный вид. В свою очередь, Анна Андреевна называла Раневскую «Чарли», как бы подчеркивая гротескный талант, сближающий Фаину с гением американского кинематографа. «Ее стихи вошли в состав моей крови», — сказала как-то Фаина Георгиевна о поэзии Анны Андреевны. Величественную, обладающую имперским, словно отчеканенным на римском динарии, профилем, Ахматову и любимую миллионами кинозрителей трагикомичную характерную актрису связывали не просто дружеские отношения. Этот союз можно назвать родством душ. Ахматова доверяла Раневской гораздо больше, чем это принято у людей, общающихся на Вы. После второго ареста ее сына Льва Гумилева поэт (Ахматову раздражало, когда ее называли поэтессой) временно отдала актрисе папку со своими «крамольными» стихами. Их хранение могло обернуться лагерными нарами. Но Фаина Раневская выполнила просьбу Ахматовой, скромно признавшись, что не догадалась о содержимом папки. «Во время войны Ахматова дала мне на хранение папку, — пишет Раневская, — такую толстую. Я была менее "культурной", чем молодежь сейчас, и не догадалась заглянуть в нее. Потом, когда арестовали сына второй раз, Ахматова сожгла эту папку. Это были, как теперь принято называть, "сожженные стихи". Видимо, надо было заглянуть и переписать все, но я была, по теперешним понятиям, необразованной»2.
Стихи Ахматовой произвели сильное впечатление на Раневскую еще в молодости, в те времена, когда Серебряный век русской поэзии был в расцвете. Познакомившись со стихами Ахматовой, Раневская самостоятельно отправилась в Петербург в 1912 году, чтобы познакомиться с автором лично. Анна приняла провинциальную девушку. А потом в истории их отношений были тридцатые годы, война, эвакуационный Ташкент, встречи в Москве и долгая переписка, сама по себе являвшаяся предметом художественного творчества. Ахматова позволяла себе делиться с артисткой мыслями, которые вряд ли бы высказала какому-нибудь другому человеку. «В Ташкенте, — пишет Фаина Раневская, — она звала меня часто с ней гулять. Мы бродили по рынку, по старому городу. Ей нравился Ташкент, а за мной бежали дети и хором кричали: "Муля, не нервируй меня". Это очень надоедало, мешало мне слушать ее. К тому же я остро ненавидела роль, которая дала мне популярность. Я сказала об этом Анне Андреевне. "Сжала руки под темной вуалью"3 — это тоже мои Мули, — ответила она»4.
Иначе говоря, Анна Ахматова призналась своему другу в том, что ее творение превратилось в элемент мещанской атрибутики. Фраза «Муля, не нервируй меня» имеет своего автора, ее придумала Раневская5. Но в результате обе гениальные находки были опошлены злоупотреблением масс. Признание Ахматовой в том, что ее стихотворение превратилось в «мулю», исполнено самоиронии, горечи и чувства близости, душевного доверия. При этом, по свидетельству Лидии Чуковской, скрупулезно зафиксировавшей эвакуационную ташкентскую жизнь в своем дневнике, Ахматова порой относилась к Раневской с царственным высокомерием, ничем не выделяя ее из толпы докучливых светских персонажей того страшного времени: «Ко мне пришла совершенно пьяная Раневская, актриса, топила мне печь... — цитирует Ахматову Лидия Чуковская, — ах, все ко мне врываются... Впрочем, она показала остроумие довольно высокого класса. Хозяйка, кокетничающая интеллигентностью, спрашивает у нее: — Скажите, вы фаталистка? Говорят, что дружба в художественно-артистической среде — явление, своим постоянством напоминающее флюгер. Возможно. Но когда член Политбюро ЦК ВКП(б), по совместительству «литературный критик» Андрей Александрович Жданов объявил в своем знаменитом докладе в журналах «Звезда» и «Ленинград» Анну Ахматову «взбесившейся барынькой, мечущейся между будуаром и молельней», Фаина Раневская восприняла этот удар по другу как личное горе.
Обожание Раневской Анны Ахматовой иногда приобретало пугающе-комичную форму, свойственную темпераменту Фаины Георгиевны: «Раневская, в пьяном виде, — вспоминает в своих знаменитых "Записках об Анне Ахматовой" Лидия Чуковская, — говорят, кричала во дворе писательским стервам: "Вы гордиться должны, что живете в доме (имеется в виду дом в Ташкенте, где жила Ахматова во время эвакуации. — Примеч. авт.), на котором будет набита доска". Не следовало этого кричать в пьяном виде»8. Время, лучший аналитик, критик и ценитель, в итоге подтвердило слова пьяной Раневской. Многие годы спустя мемориальные доски, посвященные Анне Ахматовой, появились на стенах разных зданий в изобилии, словно грибы после дождя. А дальние знакомые поэта, ученые-ахматоведы, энергичные публицисты начали снимать неплохие проценты со своих крошечных, но старательно раздутых вкладов в хранилище памяти об Анне Ахматовой. Раневская же, действительно дружившая с Ахматовой, оставила о ней жалкие, преступно мизерные воспоминания. Зато она сумела рассмотреть значение поэта и не испугалась объявить об этом всему свету. Тогда, в эвакуационном Ташкенте, Фаина Георгиевна хоть и в пьяном виде, но все-таки произнесла настоящее пророчество с точным попаданием в цель. * * * В число друзей Фаины Раневской входил человек, ставший одной из самых трагических фигур в истории СССР, — Соломон Михайлович Михоэлс, руководитель всемирно известного Еврейского театра. Уникальный актер, режиссер, педагог, теоретик не мог не обратить внимание на Раневскую. Их сближало также то обстоятельство, что они оба принадлежали к типу «самоделкиных» или, как сейчас принято говорить, последователей практики self-management. Дочка еврейского купца Фаина Гиршевна Фельдман превратила себя в актрису Раневскую, а неудавшийся юрист Шлёмка Вовси — в режиссера Михоэлса. И смастерить себя им удалось с нуля и под ключ. На своем творческом пути ни на какие преференции, кроме собственного таланта и преданности профессии, они рассчитывать не могли и не хотели.
«Погиб Соломон Михайлович Михоэлс, — записала Раневская в своем дневнике в 1948 году, — не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он был мне как-то нужен, необходим. Однажды я сказала ему: "Есть люди, в которых живет Бог, есть люди, в которых живет дьявол, а есть люди, в которых живут только... глисты... В вас живет Бог!" Он улыбнулся и ответил: "Если во мне живет Бог, то он в меня сослан"». Соломон Михоэлс «погиб» неслучайно: он был сбит грузовиком во время командировки в Минск, это было организовано по личному указанию Сталина. Михоэлс был слишком заметен в общественно-политической жизни Советского Союза и участвовал в его международных отношениях: когда по инициативе советского руководства для «вовлечения в борьбу с фашизмом еврейских народных масс во всем мире» был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), Михоэлс стал его первым председателем; в 1943 году он ездил в США, Канаду, Мексику и Великобританию, чтобы договариваться о финансовой поддержке военных действий СССР. Михоэлса убили подло, грубо, жестоко. А в 1953 году он был традиционно реабилитирован. И все вернулось в якобы правильное, обеспеченное, стабильное русло. Справедливость-то восторжествовала! Но люди, подобные Раневской, понимающие, что стояло за этой «справедливостью», конечно, торжествовать не могли. Чтобы передать отношение актрисы к Соломону Михоэлсу, стоит процитировать еще один фрагмент из ее воспоминаний. «Он вернулся из Америки уставший, больной. Я навестила его, он лежал в постели, рассказывал мне ужасы из "Черной книги"9. Страдал, говоря это. Чтобы чем-то отвлечь его от этой страшной темы одного из кругов, не рассказанных Данте, я спросила: "Что вы привезли из Америки?" "Мышей белых жене для научной работы... " "А себе?" "А себе кепку, в которой уехал в Америку". Мой дорогой, мой неповторимый». * * * Любовь Орлова... Секс-символ эпохи, икона стиля, эталон красоты, любимица Сталина. Эта артистка официально признана «возбудителем» психического заболевания — синдрома Орловой, пошатнувшего здоровье тысяч советских женщин. Ей во всем подражали, ее портретами украшали красные углы квартир и кабинетов. В отличие от Фаины Георгиевны, Любовь Орлова относилась к категории баловней судьбы, что ничуть не умаляет ее безграничного таланта и целеустремленности. Эта девушка дворянских кровей в детстве переписывалась с самим Львом Николаевичем Толстым. Она получила прекрасное образование. Родители Любови Орловой поддерживали в первую очередь ее музыкальные способности, но и о театральных тоже не забывали. Первая роль маленькой Любы — Репка из всем знакомой сказки — была сыграна будущей актрисой в домашнем театре. Раневская взрослела и формировалась совсем в иных условиях. Свои актерские задатки она реализовывала самостоятельно. В детстве, например, она сама для себя поставила кукольный спектакль «Петрушка», в котором стала одновременно и зрителем, и исполнителем всех ролей.
Суперзвезда Любовь Орлова и героиня второго плана Фаина Раневская являлись образцовыми антиподами — и в стиле, и на сцене, и на экране. Особо ярко их контраст проявился в кинофильме Георгия Александрова «Весна» (1947 г.). Там Орлова «звездит», а Раневская «смешит». Хотя если внимательнее вглядеться в эту роль Раневской, комичный образ окажется трагичным. Смеяться над ее героиней, наивной старой девой, может либо очень глупый, либо очень злой человек. В фильме «Весна» Любовь Орлова играет молодую красотку в двух ипостасях — строгой чопорной ученой и суетливой веселушки-актрисы из оперетты, а Раневская — совершенно бесполую домработницу преклонного возраста, наделенную ярко выраженной старосветской интеллигентностью: «Да! Красота — это страшная сила!» Ученая Вера Никитина и артистка Вера Шатрова олицетворяют бодрое настоящее и светлое будущее, а домработница Маргарита Львовна — уходящее манерное прошлое с присущим ему специфическим разговорным стилем: «Иринушка, я возьму с собой "Идио-о-о-та", чтобы мне не скучать в тро-о-о-леэ-э-эйбусе?» Даже на титульной стороне переплета тома Достоевского, мелькнувшего в кадре, написано «Идютъ», что еще сильнее подчеркивает отсталость и глуповатость героини Раневской. Вид этой полустарушки нелеп, ее книжные размышления о любви наивно-театрализованны. Зато героини Любови Орловой в этом фильме, наоборот, бодры, красивы, современны, подтянуты. Между тем на момент выхода фильма «Весна» Раневской был пятьдесят один год, а Орловой — ни много ни мало — сорок пять! Разница в возрасте, надо признать, невелика, а выглядят они в картине как представители разных поколений.
|
|
|
Главная Ресурсы Обратная связь
© 2024 Фаина Раневская.
|