Елена Камбурова. Романс, который помнит Пушкина

Наглядитесь на меня,
Очи ясны, очи ясны, про запас.
Может быть, может быть,
Вижу вас в последний раз...

Старинный цыганский романс

Фаина Георгиевна одаривала всем, и песнями тоже. И она предлагала мне спеть один потрясающий романс, который подарил ей в свое время Василий Иванович Качалов, а ему — цыганка Настя. Она уверяла, что сам Пушкин слышал этот романс. Всего четыре строчки, но какая судьба! Фаина Георгиевна говорила:

— Леночка, вы не знаете, что такое настоящее цыганское пение! Это не «открытая» манера, в которой поют в театре «Ромэн». Это глубокое, благородное, очень красивое извлечение звука. За что любили цыган и Пушкин, и многие, многие другие...

И я все думала, как же мне записать хотя бы один вечер встречи с Раневской? Потому что уловить все эти переливы в разговоре, все эти детали, тонкости очень трудно — она рассказывала много, а у меня память несовершенна, к сожалению. И когда была эта история с романсом, она начала мне его напевать (кстати, Раневская могла прекрасно петь, была очень музыкальна). И тут мне в голову пришла гениальная мысль. Я говорю:

— Вы знаете, он такой трудный! Мне его сложно запомнить. Можно я принесу магнитофон и запишу?

Мы договорились, и в следующий раз я принесла магнитофон.

Надо было видеть, как она готовилась к этой записи — как будто это была серьезнейшая, ответственнейшая съемка. Она очень волновалась. Спела один дубль — осталась недовольной, и такие «эпитеты» в свой адрес! Потом второй, третий...

— Ну, вы же будете показывать это все!

Я ей обещала этого не делать и действительно практически никому не показываю.

Потом она мне напела «Корсетку», где я ей даже подпевала, и затем уже не выключала магнитофон и записала все: разговор во время нашего чаепития, как лает Мальчик — это осталось. Единственная запись, золотое воспоминание...

Потом она рассказывала, как в детстве отец возил ее с сестрой в Париж и они очень многое там видели. Память-то прекрасная у Фаины Георгиевны! Она вспоминала об Иветт Гильбер, которая произвела тогда на нее невероятное впечатление. У Тулуз-Лотрека все рисунки, все картины — это все Иветт Гильбер. Она рассказывала, что это было потрясающе, потому что первая часть ее выступления — накал трагического наполнения, а вся вторая часть — блистательная комедийная актриса. А в то время я как раз случайно напала на мемуары Иветт Гильбер и была удивлена — с какой тонкостью эта певица, актриса пишет о тайнах песенного творчества. Я думаю: «Боже мой! Это все было еще в начале века!» И вдруг Фаина Раневская рассказывает о ней... Потрясающе!

Особенно я запомнила летние месяцы 1983 года. Театр Моссовета на гастролях, а Раневская никуда не выезжает, она одна в своем светло-сиреневом халате сидит этими длинными летними вечерами в пыльной Москве. Тогда я к ней приезжала, брала свои пластинки — ее пластинки к тому времени куда-то «ушли». Мы слушали, с одной стороны, классику — Рахманинова и Стравинского, и с другой — французский шансон. Она очень любила Эдит Пиаф.

Я счастлива, что открыла ей Жака Бреля, Барбару — в общем, целый ряд имен французских, которых она просто не могла знать.

Ей очень хотелось жить на даче, а дачи у нее не было. И меня потрясло то, что у любимицы России не было возможности снять дачу: ни дирекции Театра Моссовета, никому не пришла в голову эта мысль. У нее было два условия: чтобы пустили с собакой и чтобы туалет, извините, не на улице. У меня тогда все друзья были бедные, поэтому помочь не могли. И все то время, которое я с ней общалась, она жила в Москве.

Так получилось, что три года подряд мы с ней встречали Новый год. Только вдвоем, потому что Нина Станиславовна Сухоцкая не могла быть с ней, как раньше (у нее семья), а мой муж всегда меня отпускал, это было святое.

Последний Новый год, с 83-го на 84-й, мы немного посидели еще до 12 часов, и она сказала, что хочет прилечь, потому что неважно себя чувствует. Она легла на свою тахту, мы с ней о чем-то поговорили, потом она попросила меня почитать, я ей читала какой-то отрывок из газеты... И под мое чтение она просто заснула и последний свой год встретила во сне... Такое вот грустное, какое-то щемящее воспоминание...