Леонид Евтифьев. Похвала за испуг

Мое знакомство с Фаиной Георгиевной Раневской состоялось заочно. В 1962 году, сразу после окончания ГИТИСа, меня, молодого артиста, направили по распределению в Таганрог, играть на сцене местного театра. И вот однажды, совершенно случайно, я зашел там в музей и с удивлением обнаружил целую экспозицию, посвященную Раневской! Оказалось, что она родом из Таганрога! Тогда я и представить себе не мог, что буквально через пару лет встречусь с этой легендарной актрисой на сцене Театра имени Моссовета в спектакле «Странная миссис Сэвидж»...

У меня была небольшая роль санитара, а Раневская играла главную роль — матери, которую любящие дети поместили в сумасшедший дом, чтобы завладеть ее состоянием. В этом спектакле я был удостоен личной похвалы Раневской. Там по ходу действия, в конце первого акта, она выходит и кричит, громко: «Я не могу здесь быть, отпустите меня!» И с противоположной стороны сцены появляюсь я, в белом халате, здоровый такой мужик. Я перед выходом накачивал себя, чтобы выйти с «посылом». У меня был грим негра. И вот я появлялся, молча смотрел на нее и в какой-то момент делал шаг вперед... Она затихала (понимая, что надвигается сила), и на этой паузе шел занавес. Фаина Георгиевна, помню, подошла ко мне в антракте и сказала:

— Вы молодец... Вы хорошо меня пугаете.

С этим спектаклем связан еще один забавный момент. Там в первом действии одна из пациенток сумасшедшего дома перечисляет все, что ей не нравится, все, что ее раздражает: «Не люблю вот это, не люблю это, не люблю метро, не люблю картошку, не люблю машины, не люблю авторучки, не люблю ревень...»

И Раневская в ответ, очень серьезно, низким своим голосом спрашивает:

— А почему, собственно, вы не любите ревень?

Это был обвал... гомерический хохот всего зала.

Следующий спектакль, в котором мне посчастливилось играть с Фаиной Георгиевной, — «Дальше — тишина». Фаина Георгиевна была уже в возрасте, она часто болела, и возникали паузы в несколько месяцев, когда она не выходила на сцену. И тогда мы все собирались у нее на квартире в Южинском переулке, чтобы повторить, освежить текст наших ролей. Опоздать к Раневской было нельзя, она была человеком необычайной дисциплины. Но так получилось, что однажды по какой-то причине я все-таки опоздал и вбежал в квартиру, когда все уже собрались. К счастью, Раневской в комнате не оказалось (она, видимо, была на кухне), и, пользуясь моментом, я с разбега плюхнулся в единственное оказавшееся незанятым кресло и тут же рухнул на пол! Падение, надо сказать, было неудачным. Я сильно расшибся... Все вокруг дружно засмеялись, но всеобщий хохот перекрыл голос самой Раневской:

— Что вы смеетесь, дураки, как можно! Мальчик мой, Леня, простите, я вас не предупредила, это кресло сломано, вы же ударились, это я виновата, я!!!

А вечером, во время спектакля, увидев меня за кулисами, она очень участливо, своим низким, удивительным голосом спросила:

— Леня, дорогой мой, как ваша жопа?

Говоря о репетициях на квартире Раневской, вспоминается еще один любопытный эпизод. Однажды мы так же собрались полукругом, чтобы повторить текст, и в это время в прихожей раздался звонкий собачий лай; все как-то встрепенулись, повернули головы, тут же в комнату вошла Раневская и сказала:

— Не волнуйтесь, продолжайте репетировать, это пришел Мальчик, собака. Он вас не обидит, он лает только на очень плохих людей.

И появляется в дверях Мальчик: обыкновенная, средних размеров дворняжка, хвост бубликом. Мы все, как по команде, замерли и замолчали — оказаться «плохим» человеком никому не хотелось. А Мальчик тем временем вошел в наш полукруг и медленно, периодически останавливаясь, начал свой обход. И тут я увидел его глаза: темные, как маслины, грустные и умные... У него были глаза Раневской! Он молча обошел всех и, вильнув хвостом, выбежал на кухню, где залаял — громко, заливисто, визгливо. Мы все облегченно вздохнули — экзамен на порядочность был сдан!

Последний раз я видел этого Мальчика на похоронах Раневской. Когда опускали гроб, кто-то толкнул меня, чтобы я обратил на него внимание. Он стоял в толпе и трясся... Я помню его глаза — несчастные, большие, раскрытые глаза... Он понимал, что теряет человека, который любил его так, как никто его уже любить не сможет.

Сказать, что Фаина Георгиевна была остроумным человеком, значит ничего не сказать. В своем юморе Раневская не щадила никого. Доставалось и главному режиссеру нашего театра — Юрию Александровичу Завадскому. Это был высокий, статный, седой красавец, мы все за глаза называли его Ю.А., ну а Раневская... Раневская называла его каждый раз по-разному, по-своему, но всегда — очень точно: «мучной червь», «вытянутый лилипут». А когда на экраны страны вышел китайский фильм под названием «Седая девушка», за Завадским закрепилось и это, весьма оригинальное, прозвище.

Кроме того, что Завадский был режиссером столичного театра, человеком уважаемым, он был членом Коммунистической партии — так полагалось, и однажды возникли обстоятельства, когда его попросили написать, как деятеля искусств, известного режиссера, статью в «Правду». Он ее написал и озаглавил «Я — коммунист». По поводу этой статьи в театре было много разговоров, высказывались разные мнения, но лучше всех это газетное «творчество» Завадского оценила Раневская:

— Ну, если он коммунист, то я, выходя на балкон второго этажа, имею полное право сказать, что я — космонавт!

Однажды я попросил Раневскую подписать мне фотографию на память о нашей совместной работе в спектакле «Дальше — тишина». Авторучка никак не могла оставить след на глянцевой фотографии, и тогда Фаина Георгиевна моментально вышла из положения — она достала свою губную помаду и четко, крупными буквами, подписала: «Милому Ленечке с добрыми пожеланиями. Раневская».