Анна Андреевна Ахматова (1889—1966)

Фаина Раневская много лет дружила с одной из самых известных поэтесс Серебряного века Анной Ахматовой. В своем дневнике Фаина Георгиевна писала: «Любила, восхищаюсь Ахматовой. Стихи ее смолоду вошли в состав моей крови». Раневская познакомилась с Ахматовой еще в юности, в те далекие времена, когда сама жила в Таганроге. Прочла ахматовские стихи, прониклась, впечатлилась и, оказавшись с семьей в Петербурге по дороге в Париж, решила познакомиться. Нашла квартиру Ахматовой и с замиранием сердца позвонила в звонок у дверей. «Открыла мне сама Анна Андреевна. Я, кажется, сказала: «Вы — мой поэт», — извинилась за нахальство. Она пригласила меня в комнаты. Дарила меня дружбой до конца своих дней». «Вы пишете?» — поинтересовалась у странной посетительницы Ахматова. «Никогда не пыталась. Поэтов не может быть много», — ответила та.

Анна Андреевна высоко ценила талант Раневской. Когда та однажды читала Ахматовой Бабеля, она услышала: «Гений он, а вы заодно». Такая похвала из уст Ахматовой была ценна втройне, ведь поэтесса отличалась прямотой и не умела (или не хотела) льстить никому.

По воспоминаниям Фаины Георгиевны Ахматова была женщиной больших страстей. Вечно кем-то увлекалась и вечно была в кого-то влюблена. Во время прогулки по Петрограду Анна Андреевна шла по улицам и, указывая на окна, говорила Раневской: «Вот там я была влюблена... А вон за тем окном я целовалась».

«Она была удивительно доброй, — вспоминала об Ахматовой Фаина Георгиевна. Такой она была с людьми скромными, неустроенными. К ней прорывались все, жаждующие ее видеть, слышать. Ее просили читать, она охотно исполняла просьбы. Но если в ней появлялась отчужденность, она замолкала. Лицо сказочно прекрасное делалось внезапно суровым».

Анна Ахматова эвакуировалась в Ташкент почти одновременно с Фаиной Раневской, в ноябре 1941 года. Фаина Георгиевна часто вспоминала об Ахматовой, об их встречах в эвакуации, куда ее, совсем больную, привезли из блокадного Ленинграда: «...В Ташкенте Ахматова писала пьесу, в которой предвосхитила все, что с ней сделали в 46-м году, потом пьесу сожгла. Через много лет восстановила по памяти. В Комарове читала мне вновь отрывки из этой пьесы, в которой я многого не понимала, не постигала ее философию, но ощущала, что это нечто гениальное...

В Ташкенте она звала меня часто с ней гулять. Мы бродили по рынку, по старому городу. Ей нравился Ташкент, а за мной бежали дети и хором кричали: "Муля, не нервируй меня". Это очень надоедало, мешало мне слушать ее. К тому же я остро ненавидела роль, которая принесла мне популярность. Я об этом сказала Анне Андреевне. "Не огорчайтесь, у каждого из нас есть свой Муля!" Я спросила: "Анна Андреевна, а что у вас "Муля?". "Сжала руки под темной вуалью": это тоже мои Мули, — сказала она. Я закричала: "Не кощунствуйте!". "Вот, вам известен еще один эпизод..." — ответила она тихо».

Фаина Георгиевна рассказывала: «В первый раз, придя к ней в Ташкенте, я застала ее сидящей на кровати. В комнате было холодно, на стене следы сырости. Была глубокая осень, от меня пахло вином.

— Я буду Вашей madame de Lamballe, пока мне не отрубили голову, я истоплю вам печку.

— У меня нет дров, — сказала она весело.

— Я их украду!

— Если вам это удастся, это будет мило, — ответила она.

Большой каменный саксаул не влезал в печку. Я стала просить на улице незнакомых людей разрубить эту глыбу. Нашелся добрый человек, столяр или плотник, у него за спиной висел ящик с топором и молотком. Пришлось сознаться, что за работу мне платить нечем. "А мне и не надо денег, вам будет тепло, и я рад за вас буду, а деньги — что, деньги — это еще не все!" Я скинула пальто, положила в него краденое добро и вбежала к Анне Андреевне: "А я сейчас встретила Платона Каратаева". — "Расскажите"... "Спасибо, спасибо", — повторяла она. Это относилось к нарубившему дрова. У нее оказалось немного картошки. Мы ее сварили и съели. Я никогда не встречала более кроткого, непритязательного человека, чем она».

«Одно время я записывала все, что она говорила. Она это заметила, попросила показать ей мои записи. "Анна Андреевна, я растапливала дома печку и по ошибке вместе с другими бумагами сожгла все, что записала, а сколько там было замечательного — вы себе представить не можете, Анна Андреевна", — сказала я ей. "Мадам, вам 11 лет и никогда не будет 12", — ответила она и долго смеялась».

«Во время войны Ахматова дала мне на хранение папку. Такую толстую. Я была менее "культурной", чем молодежь сейчас, и не догадалась заглянуть в нее. Потом, когда арестовали ее сына второй раз, Ахматова сожгла эту папку. Это были, как теперь принято называть, "сожженные стихи". Видимо, надо было заглянуть и переписать все, но я была, по теперешним понятиям, необразованной».

Раневская вспоминала: «Есть такие, до которых я не смею дотронуться, отказалась писать о Качалове, а уж об А.А. подавно. В ней было все. Было и земное, но через божественное... Однажды я рассказала ей, как в Крыму, где я играла в то лето в Ялте — было это при белых, — в парке, в киоске сидела толстая пожилая поэтесса. Перед ней лежала стопка тонких книжек ее стихов. "Пьяные вишни" назывались стихи, и посвящались стихи "прекрасному юноше", который стоял тут же, в киоске. Герой, которому посвящались стихи, был косой, с редкими прядями белесых волос. Стихи не покупали. Я рассказала Ахматовой, смеясь, о даме со стихами. Она стала мне выговаривать: "Как вам не совестно! Неужели вы ничего не предпринимали, чтобы книжки покупали ваши знакомые? Неужели вы только смеялись? Ведь вы добрая! Как вы могли не помочь!" Она долго сердилась на меня за мое равнодушие к тому, что книги не покупали. И что дама с ее косым героем книги относила домой».

В августе 1946 года было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) о закрытии журнала «Ленинград» и смене руководства журнала «Звезда» с уничтожительной критикой поэзии Анны Ахматовой и прозы Михаила Зощенко. Раневская была в это время в Ленинграде. О том сложном для Ахматовой периоде Раневская вспоминала: «В 46-м году я к ней приехала. Она открыла мне дверь, потом легла. Тяжело дышала. Об "этом" мы не говорили. Через какое-то время она стала выходить на улицу и, подведя меня к газете, прикрепленной к доске, говорила: "Сегодня хорошая газета, меня не ругают". Долго молчала: "Скажите, Фаина, зачем понадобилось всем танкам проехать по грудной клетке старой женщины" — и опять помолчала. Я пригласила ее пообедать: "Хорошо, но только у вас в номере" — очевидно, боялась встретить знающих ее в лицо. В один из этих страшных ее дней спросила: "Скажите, вам жаль меня?" — "Нет", — сказала я, боясь заплакать. — "Умница, меня нельзя жалеть".

Раневская искренне радовалась за подругу, когда к той вернулась слава. Так в письме Эрасту Гарину и его жене, написанном в марте 1965 года, она сообщала: «Была у меня с ночевкой Анна Ахматова. С упоением говорила о Риме, который, по ее словам, создал одновременно и Бог и сатана. Она пресытилась славой, ее там очень возносили и за статью о Модильяни денег не заплатили, как обещали. Премию в миллион лир она истратила на подарки друзьям, и хоть я числюсь другом — ни хрена не получила: она считает, что мне уже ничего не надо, и, возможно, права. Скоро поедет за шапочкой с кисточкой и пальтишком средневековым — я запамятовала, как зовется этот наряд. У нее теперь будет звание. Это единственная женщина из писательского мира будет в таком звании. Рада за нее. Попрошу у нее напрокат шапочку и приду к Вам в гости».

Годом позже, вскоре после смерти Ахматовой, Фаина Георгиевна написала в дневнике: «Гений и смертный чувствуют одинаково в конце, перед неизбежным. Все время думаю о ней, вспоминаю. Скучно без нее... Будучи в Ленинграде, я часто ездила к ней за город, в ее будку, как звала она свою хибарку. Помнится, она сидела у окна, смотрела на деревья и, увидев меня, закричала: "Дайте, дайте мне Раневскую!.." Очевидно, было одиноко, тоскливо. Стала она катастрофически полнеть, перестала выходить на воздух. Я повела ее гулять, сели на скамью, молчали».

Вот еще запись в дневнике Раневской: «Умирая, Ахматова кричала «воздуха», «воздуха». Доктор сказала, что когда ей в вену ввели иглу с лекарством, она уже была мертвой... Почему, когда погибает поэт, всегда чувство мучительной боли и своей вины? Нет моей Анны Андреевны — она все мне объяснила бы, как всегда...»

Биография

Анна Андреевна Ахматова (в девичестве — Горенко, по первому мужу Горенко-Гумилева, после развода взяла фамилию Ахматова, по второму мужу Ахматова-Шилейко, после развода Ахматова) — русская поэтесса Серебряного века, переводчица и литературовед, одна из наиболее значимых фигур русской литературы XX века. Номинантка на Нобелевскую премию по литературе (1965 и 1966).

Репрессиям были подвергнуты трое близких ей людей: первый муж, Николай Гумилёв, был уже после их развода расстрелян в 1921 году; второй муж, Николай Пунин, был трижды арестован и погиб в лагере в 1953 году; единственный сын, Лев Гумилев, провел в заключении в 1930—1940-х и в 1940—1950-х годах более 10 лет. Горе жен и матерей «врагов народа» было отражено в одном из наиболее значительных произведений Ахматовой — поэме «Реквием».

Признанная классиком отечественной поэзии еще в 1920-е годы, Ахматова подвергалась замалчиванию, цензуре и травле (включая постановление ЦК ВКП(б) 1946 года, не отмененное при ее жизни), многие произведения не были опубликованы на родине не только при жизни автора, но и в течение более чем двух десятилетий после ее смерти. В то же время имя Ахматовой ещё при жизни окружала слава среди почитателей поэзии как в СССР, так и в эмиграции.

Анна Горенко родилась 23 июня 1889 года в Одессе в семье потомственного дворянина, инженера-механика флота в отставке А.А. Горенко (1848—1915), ставшего после переезда в столицу коллежским асессором, чиновником для особых поручений Госконтроля. Она была третьей из шести детей. Ее мать, Инна Эразмовна Стогова (1856—1930), состояла в отдаленном родстве с Анной Буниной: в одной своей черновой записи Анна Ахматова записала: «...В семье никто, сколько глаз видит кругом, стихи не писал, только первая русская поэтесса Анна Бунина была теткой моего деда Эразма Ивановича Стогова...». Женой деда была Анна Егоровна Мотовилова — дочь Егора Николаевича Мотовилова, женатого на Прасковье Федосеевне Ахматовой; ее девичью фамилию и избрала Анна Горенко в качестве литературного псевдонима, создав образ «бабушки-татарки», которая, якобы, происходила от ордынского хана Ахмата.

В 1890 году семья переехала сначала в Павловск, а затем в Царское Село, где в 1899 году Анна Горенко стала ученицей Мариинской женской гимназии. Лето она проводила под Севастополем. Свои первые стихотворения она опубликовала в 1911 году («Новая жизнь», «Gaudeamus», «Аполлон», «Русская мысль»). В молодости примыкала к акмеистам (сборники «Вечер», 1912, «Четки», 1914). Характерными чертами творчества Ахматовой можно назвать верность нравственным основам бытия, тонкое понимание психологии чувства, осмысление общенародных трагедий XX века, сопряженное с личными переживаниями, тяготение к классическому стилю поэтического языка.

Автобиографическая поэма «Реквием» (1935—1940; впервые опубликована в Мюнхене в 1963, в СССР — в 1987) — одно из первых поэтических произведений, посвященных жертвам репрессий 1930-х годов. «Поэма без героя» (1940—1965, относительно полный текст впервые опубликован в СССР в 1976) отражает взгляд Ахматовой на современную ей эпоху, от Серебряного века до Великой Отечественной войны. Кроме поэтических произведений перу Ахматовой принадлежат статьи о творчестве А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, воспоминания о современниках.

Начиная с 1922 года, книги Анны Ахматовой подвергались цензурной правке. С 1925 по 1939 год и с 1946 по 1955 ее поэзия не печаталась совершенно, кроме стихотворений из цикла «Слава миру!» (1950). В 1939 была принята в Союз советских писателей. Войну Ахматова встретила в Ленинграде. 28 сентября 1941 года по настоянию врачей была эвакуирована сначала в Москву, затем в Чистополь, недалеко от Казани, оттуда через Казань в Ташкент. В Ташкенте вышел сборник ее стихотворений. 31 мая 1944 года Анна Ахматова в числе первых вернулась из эвакуации в Ленинград.

В 1946 вышло Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года, в котором резкой критике подвергалось творчество Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Оба они были исключены из Союза советских писателей. Постановление как ошибочное было отменено на заседании Политбюро ЦК КПСС 20 октября 1988 года, через двадцать два года после смерти Ахматовой. 19 января 1951 по предложению Александра Фадеева Анна Ахматова была восстановлена в Союзе советских писателей. В декабре 1954-го участвовала во Втором съезде Союза советских писателей. В 1964 в Италии получила премию «Этна-Таормина». В 1965 году поехала в Англию на вручение диплома почетного доктора Оксфордского университета.

Анна Ахматова 5 марта 1966 года умерла в санатории в Домодедове (Подмосковье). 9 марта гроб был доставлен из Москвы в Ленинград. Утром 10 марта 1966 года сначала было совершено отпевание покойной в нижней церкви Никольского собора, а около 15 часов — гражданская панихида в Доме писателей на улице Воинова в бывшем особняке А.Д. Шереметева. Похоронена в тот же день на Комаровском кладбище под Ленинградом. Власти планировали установить на могиле обычную для СССР пирамидку, однако Лев Гумилев вместе со своими студентами построил памятник матери самостоятельно, собрав камни, где смог, и выложив стену, как символ стены «Крестов», под которой стояла его мать с передачами сыну. Первоначально в стене была ниша, похожая на тюремное окно, в дальнейшем эту «амбразуру» закрыли барельефом с портретом поэтессы. Крест, как и завещала Анна Ахматова, первоначально был деревянным. В 1969 году на могиле установлены барельеф и крест по проекту скульптора А.М. Игнатьева и архитектора В.П. Смирнова.