Раневская поет

Фаина Георгиевна Раневская в своих ролях и в театре и в кино часто пела. Приятный хрипловатый голос, талантливое исполнение... Ее песни запоминались. Прошло много лет, но зрители помнят ее «Жестокий романс» из кинокартины «Александр Пархоменко», во всем остальном совершенно ничем не примечательной. Те, кому посчастливилось увидеть Фаину Раневскую в роли пожилой доброй няньки Фелицаты в пьесе Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» на сцене театра имени Моссовета, запомнили ее озорную песенку «Корсетка моя, голубая строчка...» В роли Зинки-проститутки в «Патетической сонате» (1931) Раневская пела: «На берегу сидит девица. Она платок шелками шьет... Работа чудная такая, но шелку ей недостает...» В Бакинском рабочем театре в спектакле «Наша молодость» (1925), написанной по роману известного в то время коммунистического писателя Виктора Кина, Фаина сыграла эпизодическую роль. Она выходила на сцену всего в одной картине в роли певицы, опустившейся «гостьи из старого мира». Облезлая, некогда модная шляпка, рваный солдатский полушубок, грязные валенки, и песня: «Однажды морем я плыла на пароходе том. Погода чудная была, и вдруг начался шторм...» Нелепая женщина, неуместная в вагоне-теплушке песня, неудавшаяся жизнь. При ее появлении зрители начинали смеяться, но смех становился все горше и горше, и провожали Раневскую со сцены, утирая слезы.

Песня «Почему я не сокол?»

Х/ф «Человек в футляре» («Советская Беларусь», режиссер Исидор Анненский, 1939).

Песня «Жестокий романс» («Пусть летят и кружат Пожелтевшие листья березы...»)

Музыка и слова Н. Богословского. Х/ф «Александр Пархоменко» («Киевская киностудия», режиссеры Леонид Луков и Борис Каневский, 1942).

Песня «Колыбельная о слоне»

Музыка — Л. Шварц, слова — А. Барто. Х/ф «Слон и веревочка» («Союздетфильм», режиссер Илья Фрэз, 1945).

«Корсетка моя, голубая строчка...»

Известный советский критик и писатель Владимир Лакшов вспоминал о роли Раневской в постановке «Правда — хорошо, а счастье лучше»: «Ей хотелось показать Фелицату как прекрасное, чистое существо. Она всех вскормила, воспитала и все же одинока в доме, которому служит. Ведь именно она, вопреки всему, устраивает счастье молодых героев — Платоши и Поликсены, а сама в этот миг как бы становится не нужна; хозяйка дает понять, что ее выгонят.

Раневской хотелось спеть в финале куплет старой песни. В юности она слышала ее в исполнении великого актера Владимира Николаевича Давыдова. Она напевала мне эту песню: "Корсетка моя, голубая строчка..." — и спрашивала неуверенно, можно ли позволить себе такую "отсебятину", если у Островского этого нет? "Я ведь полуинтеллигентная женщина, из гимназии меня выгоняли... Боюсь, вы меня не поймете... но так почему-то подходит эта песня для няньки..."

Премьера прошла с успехом, хотя Раневская играла с огромным нервным напряжением, боялась перепутать текст. Чувствовалось, что, становясь центром спектакля, она как бы выпадает из его темпераментного, экстравагантного рисунка. Ее Островский был проще, скромнее и сердечнее.

Вершиной ее роли была последняя сцена: прощальным взглядом окинув стены и будто попрощавшись со всем, что здесь было прожито, нянька Фелицата покидала дом: это уходила из него его живая душа. Не давая пролиться слезам и мешая из с показным весельем, Раневская напевала, пританцовывая:

Корсетка моя,
Голубая строчка.
Мне мамаша говорила:
«Гуляй, моя дочка»...

Ее уход со сцены покрыли овации. Островский, подумал я, не посетовал бы на эту выдумку».

К сожалению, спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше» не успели записать на телевидении, как планировалось. Поэтому мы не можем увидеть и услышать как исполняла Раневская песню про «Корсетку...»

Фрагмент фильма «Убитая жизнью» и песня «Корсетка моя, голубая строчка...» в исполнении Ольги Янцевецкой, известной исполнительницы русских песен из Сербии.

Романс «Дай мне ручку...»

Режиссер Сергей Юрский рассказывал о том, как в 1982 году Фаина Георгиевна попала в больницу с инфарктом: «Нина Станиславовна организовала ночные дежурства сестер на дому, друзья и сама Сухотская дежурили днем. Но Раневская задаривала ночных сестер конфетами, подарками за одну услугу — уйти, оставить ее. Она не терпит своей беспомощности. Она готова скорее действительно оказаться без всякой помощи, чем ощутить собственную неполноценность через хлопотанье других. Прекрасная гордость великой актрисы! Прекрасная-то прекрасная, а на деле как быть? Что делать? Инфаркт у человека. И много лет этому человеку...

Раневская лежит неподвижно. Только тяжелое дыхание. И глаза... то полуприкрытые веками, тускнеющие, то вдруг остро сверкнувшие смесью полного понимания и юмора. И все-таки ей очень плохо. В больничной палате нависла тоска. Об этом и говорила Фаина Георгиевна. Потом долго тяжело дышит. Вдруг:

— Хотите, я спою? (Тяжелое дыхание.) Это старая песня. Я люблю ее. (Тяжелое дыхание.)

Пауза. Голос. Негромкий, но полнозвучный, как на сцене, медленно, с большими остановками после каждой строки:

Дай мне ручку...
Каждый пальчик,
Я их все пере-це-лую...
Обниму тебя еще раз И уйду...
И... затоскую...
Обниму тебя еще раз
И уйду...
(Слезы медленно поползли по ее щекам. Глаза закрыты. Губы вздрагивают.)
И за-тос-ку-у-ю.

В палате тишина и неподвижность. Только потрескивает прибор, на экранчике которого зеленой волной бесконечно вычерчивается ритм сердца Раневской.

Бежать за врачом? Давить на кнопку тревоги? Позвать ее, Фаину Георгиевну, из ее забытья... или...

Глаза открылись. В них никаких слез:

— Вам понравилось, как я это спела? Да, получилось. Но вы не слышали настоящего исполнения. Ах, как цыганка одна пела это! Никогда не забуду. С таким подъемом и с такой печалью... С высоко поднятой печалью. Но я тоже спела неплохо, правда? Знаете почему? Потому что люблю этот романс. Его надо петь каждый раз, как в последний раз. Или как в первый. В этом и есть тайна исполнения».