Старопименовский переулок, дом 5/9

В свойе книге о Раневской ее «эрзац-внук» Алексей Щеглов рассказывает: «В 1947 году моя бабушка переехала на Хорошевку, там мы получили квартиру — вместе с мамой и Татой, — далеко от центра, без метро, в зеленом "писательском" поселке Москвы. Раневская осталась в центре, рядом с театрами, но через год тоже переехала с улицы Герцена в одну комнату коммуналки в Старопименовском переулке. Комната имела остекленный эркер, выходивший на стену соседнего дома, — такая вот печальная особенность ее нового жилища. Из-за этого там всегда царил полумрак, постоянно был включен торшер под большим желтоватым абажуром. У противоположной от окна стены стояла тахта Фаины Георгиевны. Этот дом с эркерами, серый, углом заходящий в другой — Воротниковский — переулок, настойчиво напоминал Фаине Георгиевне о ее "публичном одиночестве", как говорил ее друг Василий Иванович Качалов. Раневская постоянно ездила к нам к "Лиле" на Хорошевку, где часто готовилась к спектаклям, радиозаписям, концертам и киносъемкам, бросая свою полутемную комнату».

Раневской досталась небольшая и длинная комната в коммунальной квартире с окнами-эркерами, которые выходили к стене какого-то жилого дома. Однажды к Раневской пришла в гости Мария Миронова, почувствовала, что в комнате накурено и решила ее проветрить. Подошла к окну, попыталась открыть оконную раму, но та уперлась в торец другого жилого дома. Сама Фаина Георгиевна говорила Мироновой про эту комнату: «Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили».

Алексей Щеглов рассказывал: «К своему жилищу Раневская относилась как к печальной необходимости: было мягкое кожаное кресло с высокой спинкой, второе кресло отдала Павле Леонтьевне, неудобная, какая-то случайная тахта — Фуфа чаще всего сидела на ней, тумбочка около тахты. Вот эта тумбочка — ее отражение, ее характер. Наполненная, заставленная бесчисленными предметами ее жизни: маленькие ножницы, пинцеты, загадочное квадратное зеркальце в золотом портсигарном обрамлении, запорошенное пудрой, и сама пудра — «Рошаль»; круглые карманные часы в корпусе из желтой слоновой кости без крышки с колечком сверху — подарок Ворошилова; маленькие скальпели с черными ручками и карандаши, вечные ручки, из которых ни одна не пишет — в стеклянном стакане, блокнот. И почти все это повторяется на маленьком столе с зеркалом у стены, где стоят две-три фотографии ее близких, где Фуфа пишет, где она смотрит на себя, сидя на стуле перед уходом. Черный мягкий карандаш для глаз, красные круглые румяна — все бережно — красиво и небрежно. Ее взрослых интонаций я не понимал еще — Фуфа старательно маскировала при мне направление своих бесед, а прикроватная тумбочка напоминала ее, еще ташкентскую, жизнь, когда мне все прощалось и все окрашивалось Фуфой в цвет необычайного праздника и удачи нашего совместного существования на свете».

В этой комнате даже днем было темно, солнечный свет в нее не попадал. Лампочка без абажура висела все время включенной. Желая казаться неисправимой оптимисткой, Фаина Георгиевна и здесь находила повод для шутки. Художник Иосиф Игин вспоминал: «Впервые я рисовал Фаину Георгиевну у нее дома в Старопименовском переулке. Я пришел к ней весенним днем 1948 года. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и освещалась электричеством. "Живу, как Диоген, — сказала Раневская, — как видите — днем с огнем". С первых ее слов возникла атмосфера той непосредственности и простоты, какая возникает обычно, когда встречаешься с человеком, наделенным незаурядным чувством юмора. Она была в темном халате, курила папиросу и рассматривала альбом рисунков Гросса. Фаина Георгиевна огорчалась, что ничем не может меня угостить. "Доконала популярность, — жаловалась она. — Невозможно зайти в магазин. Меня сразу узнают, и вместо того чтобы делать необходимые покупки, приходится бежать. Хорошо еще, что у меня нет телефона, а то и дома покоя бы не было". Чтобы облегчить судьбу актрисы, я прервал работу над рисунком и купил в ближайшем магазине мясные полуфабрикаты. Фаина Георгиевна тут же положила их на сковороду. Правда, пока я доводил рисунок, мы заговорились, и полуфабрикаты сгорели. Пришлось идти обедать в Дом актера...»

В эту комнату к Раневской приходил ее знакомый, актер Александр Румнев, которого звали «Последний котелок Москвы». Он рисовал ее профили, ее изображения, до сих пор сохранившиеся. Они долго о чем-то разговаривали. Этого не могла понять ее домработница Лиза, которая говорила: «Ходит, ходит, на кровать садится, а предложение не делает!».

К Фаине Георгиевне часто приходил в гости маршал СССР Федор Иванович Толбухин, к которому она испытывала огромное уважение. Военачальника не стало в 1949 году и Фаина Георгиевна очень сильно по этому поводу переживала, плакала. Трогательное фото тому свидетельство, где взгляд, наполненный теплотой и нежностью, который вы ни в одном фильме не увидите. Обычно обо всех военных она отзывалась с иронией, но про Федора Ивановича никогда не сказала ни одного плохого или неуважительного слова.

Из воспоминаний Алексея Щеглова: «С этой комнатой связаны визиты самых разных людей, друзей и гостей Раневской, легенды о целой галерее то и дело сменявшихся домашних работниц. Лиза была, пожалуй, самая яркая из них. Она очень хотела выйти замуж, вопреки своей малопривлекательной внешности. Фаина Георгиевна решила помочь. Как-то пришла к ней Любовь Петровна Орлова, сняла черную норковую шубу в передней и беседовала с Раневской в ее комнате. Лиза вызвала свою хозяйку и попросила тайно дать ей надеть всего на полчаса эту шубу для свидания с женихом, дабы поднять свои шансы. Фаина Георгиевна разрешила. Домработница ушла. Прошел час. Любовь Петровна собралась уходить, но Фаина Георгиевна изо всех сил удерживала ее, не выпуская из комнаты. Лизы не было. Гостья пробыла у Раневской три часа, пока Лиза, войдя в переднюю, не хлопнула дверью. Орлова была отпущена на волю, а Фаина Георгиевна выплакала эту историю моей бабке — Павле Леонтьевне.

Ей же она поведала и о решительности своей домработницы в вопросах быта. Однажды Фаина Георгиевна услышала требовательный украинский говорок Лизы, разговаривающей по телефону: "Это дезинфекция? С вами ховорить народная артистка Раневская. У чем дело? Меня заели клопи!"

Иногда Фаина Георгиевна садилась на вегетарианскую диету и тогда становилась особенно чувствительна. В эти мучительные дни она спросила: "Лизочка, мне кажется, в этом борще чего-то не хватает". Лиза ответила: "Правильно, Фаина Георгиевна, не хватает мяса".

Внешне Лиза была очень похожа на Петра I, за что Раневская так и прозвала ее "Петёр Первый" и часто показывала, как Лиза, готовясь к свиданию, бесконечно звонила по телефону своим подругам: "Маня, у тебе бусы есть? Нет? Пока". "Нюра, в тебе бусы есть? Нет? Пока". "Зачем тебе бусы?" — спрашивала Фаина Георгиевна. "А шоб кавалеру было шо крутить, пока мы в кино сидим", — отвечала та. Когда замужество наконец состоялось, Раневская подарила ей свою только что купленную роскошную кровать — для продолжения Лизиного рода. А сама так до конца жизни и спала на тахте».

Неуютную комнату в коммунальной квартире Фаина Раневская покинула в начале 1950-х годов. В то время Раневская уже была дважды лауреатом Сталинской премии, и ей выделили двухкомнатную квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. Новая квартира не шла ни в какое сравнение с былым «колодцем». Апартаменты Раневской именовались «квартирой высшей категории» и, надо сказать, носили это высокое имя по праву.

Адрес: г. Москва, Старопименовский переулок, д. 5/9.