В поисках любви

Психолог достал маленькую жестяную коробочку с изображением алого цветка на крышке. Открыл, вдохнул аромат и покачал головой. Он любил чай из лепестков суданской розы, но на этот раз ему, похоже, достался не слишком качественный — аромат был лишен обычной прозрачной чистоты, к нему примешивался запах гари, да и листья имели темный оттенок.

— Пересушили, — грустно сказал Психолог, разглядывая содержимое коробочки. — Точно пересушили.

Но его мучила головная боль, и он подозревал, что простудился, бегая под дождем без зонта. А суданскую розу он считал отличным заменителем аспирина и витамина С, то есть чудесным средством как от простуды, так и от мигрени.

— Ну, пересушено — это еще не испорчено, — уговаривал он сам себя. — Да и потом, другого-то нет!

Психолог влил кипяток в чашку и накрыл блюдечком.

— Ну ты же не кролик, чтобы листья жевать, — сморщил пятачок Бес, появляясь в кресле. На этот раз он обошелся без эффектов: не было ни фиолетовой молнии, ни битых стекол. — Дались тебе эти цветочные и травяные чаи! Давай лучше кофе выпьем.

Он с надеждой порылся в тумбочке, добыл из ее глубин пачку раскрошившегося от старости печенья, неодобрительно посмотрел на нее.

— И где кофе? — спросил сердито.

— Так ведь ты сам его уничтожил, до последней крупинки, — усмехнулся Психолог и потрогал пальцем чашку с чаем. Тут же палец отдернул, чашка была до безобразия горячей.

— Мог бы, между прочим, и купить, — проворчал Бес.

— Мог бы, между прочим, хотя бы раз принести с собой, — парировал Психолог. — Или сотворить, что ли.

— Да ты что?! — возмутился Бес. — Сам ведь знаешь, проблемы у меня с ароматизацией. Представляешь, какой кофе может получиться? Ты ж потом замучишься кабинет проветривать.

Психолог отчетливо представил сероводородную вонь, так напоминающую общественные уборные, и с тяжелым вздохом достал банку кофе из ящика стола.

— На, проглот! — отдал банку Бесу. — Наслаждайся.

Бес, счастливо отфыркиваясь, схватил банку, быстро свинтил крышку и лизнул коричневый порошок.

— Что новенького? — спросил, негромко, вежливо чавкая.

— Да вот, кажется, нашел Спасателей, — задумчиво отозвался Психолог. — Помнишь, говорили о Треугольнике Судьбы? Триада: Спасатель-Преследователь-Жертва. И Спасателя не было. Так вот, теперь есть.

— Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее! — заинтересовался Бес, но чавкать кофейным порошком не прекратил.

— Для недолюбленного ребенка Спасателем может стать тот, кто его полюбит, — пояснил Психолог. — Вот наша подопечная всю жизнь провела в поисках таких Спасателей. Ей жизненно важно, чтобы ее любили. К тому же ей очень хотелось семейной любви.

— А как же ее знаменитая фраза: «Семья заменяет все. Поэтому, прежде чем ее завести, стоит подумать, что тебе важнее: все или семья»? — удивился Бес. — Я как раз думал, что она полностью отказалась от семьи в пользу театра. Ну, вроде того, что театр заменил все, стал семьей.

— С одной стороны да, — согласился Психолог. — Ее «всем» был театр. Компенсация отсутствующих семейных отношений...

— Мне вот интересно — что это на самом деле? — перебил Бес. — Осознанный акт самопожертвования: я отдаю себя театру и отказываюсь от личной жизни? Или результат невозможности создания семьи, невозможности какой-либо личной жизни?

— Ты дослушай, — поморщился Психолог и, обжигаясь, глотнул чай. Как он и подозревал, лепестки оказались пересушенными, и чай неприятно пепельно горчил. — Театр — понятие очень обширное. Это примерно то же, что сказать: моя семья — весь мир. Так что о полном исключении семейных отношений речи не идет. В театре и рядом с театром она искала идеальную семью, которой ей так не хватало в детстве. В результате на роль матери она приняла Павлу Вульф, Анна Ахматова стала идеальной старшей сестрой, а Качалов — идеальным братом. Сначала на роль матери примерялась Екатерина Гельцер, но не сложилось. У Гельцер был совсем не материнский характер. Подругой, сестрой могла быть превосходной, но не матерью.

— Так почему же в сестры не взяла? — Бес послюнявил палец, сунул его в банку и облизал прилипший порошок. Психолог сделал вид, что ничего не заметил.

— Разница в возрасте, с одной стороны, — пояснил Психолог. — Но это не главное. Сестра ведь должна была быть старшей. Главной оказалась разница в положении на момент их знакомства. Гельцер тогда была знаменитой балериной, а Раневская — театральной неудачницей-дебютанткой, ее скорее даже можно отнести в том периоде просто к плеяде поклонниц театральных талантов, чем к начинающим актрисам. При таком раскладе Гельцер должна была бы стать матерью, но, как я уже говорил, это было не в ее характере.

— А ты уверен, что Павла Вульф стала этой самой идеальной матерью? — уточнил Бес. — Вдруг тоже что-то вроде старшей сестры или даже просто покровительницы таланта. Учительница. Любимая учительница, не спорю, но все же не мать.

— А вот, послушай... — Психолог открыл книгу. — Вот она писала ей в 1958 году: «Дорогая моя мамуля! У меня было впечатление от сегодняшней репетиции как от чего-то безнадежно и непоправимо кошмарного...» — классическое письмо любящей дочери маме. Или вот, в 1960 году: «Мамочка, золотиночка, нет под рукой бумаги, поэтому пишу на Ванечке (открытка с изображением Ван Клиберна. — Прим. авт. ). Все мои мысли, вся душа с тобой, а телом буду к 1 июля...» И еще интересное: «...Не сплю ночи, целые ночи не сплю. Тоскую смертно по Павле Леонтьевне. Если бы я писала что-то вроде воспоминаний, была бы горестная книжка. В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части. В жизни меня любила только П.Л. П.Л. скончалась в муках. А я все еще мучаюсь, как в аду».

— Да, ты прав, — согласился Бес. Он уже ополовинил кофейную банку и ощущал приятную расслабленность. — Она нашла себе идеальную мать, о которой мечтала.

— А также сестру и брата, то есть полный семейный набор, — заметил Психолог.

— Не полный! — Бес наставительно задрал палец. Острый коготь был испачкан кофе. — А где же папа?

— Станиславский! — не задумываясь, ответил Психолог. — Это идеальный отец, о котором она мечтала всю жизнь, как об идеальной матери.

— Но они ведь даже не были знакомы! — поразился Бес. — Ну, одна мимолетная встреча, да и то на бегу. У Станиславского таких встреч наверняка было множество, поклонницы его осаждали.

— А у нее — единственная, — парировал Психолог. — И он стал для нее отцом. Мало ли что она его совсем не знала. Это ведь и не обязательно. Тут та же ситуация, что и с детьми, чьи родители умерли, когда дети были еще маленькими. Эти дети не помнят родителей, но рассматривают их фотографии и воображают какие-то идеальные семейные отношения. Вроде того: если бы папа был жив, он бы научил меня драться и играть в футбол... И Раневская так же примерялась к Станиславскому, отведя ему в своей «семейной системе» место отца.

— А другие режиссеры не годились? — поинтересовался Бес.

— О! Это — отдельная история! — засмеялся Психолог. — Она ведь на остальных режиссеров перенесла свое отношение к настоящему отцу. Помнишь, каким она представляла господина Фельдмана?

— Самое главное, что она знала о своем отце: он ее не любит, — сказал Бес. — Остальное уже было вторичным. Если бы она думала, что он ее любит, то простила бы ему все что угодно, даже нос на макушке.

— В общем да, — кивнул Психолог. — Значит, не любит, а в дополнение к этому еще и авторитарный, жестокий, не умеет слушать, часто бывает неправ, крайне прагматичен, думает только о деньгах.

— Малоаппетитный портретик, — заметил Бес.

— Ну да, куда господину Фельдману до кофе, — усмехнулся Психолог, выразительно глядя на почти пустую кофейную банку. — Только не забывай, что портрет пристрастный и художник был склонен пользоваться исключительно черной краской, слегка разбавляя ее серой.

— Учту, — пообещал Бес и вновь запустил палец в кофе.

— А теперь подумай, какими неаппетитными представлялись ей режиссеры, если она наделяла их чертами своего отца, — вздохнул Психолог. — Не удивительно, что она с ними постоянно воевала.

— А как же утверждения о том, что режиссеры сами во всем виноваты? Они не понимают ее стремлений, не учитывают ее мнение и так далее? — поинтересовался Бес.

— Слышал я такую историю, — начал рассказывать Психолог. — Участников поименно не помню, но суть такова: репетировали пьесу, и режиссер, боясь обидеть Раневскую, все свои пожелания высказывал в исключительно вежливом тоне. Например: «Фаина Георгиевна, не будете ли вы любезны сделать шажок вправо. Но если вы считаете, что там вам стоять неудобно, то можно шажка и не делать...» В общем, облизывал как мог. А вечером Раневская позвонила подруге и спросила: «Ты тоже считаешь, что я плохо играю?» Та, разумеется, поспешила заверить: «Ну что вы, Фаиночка! Вы играете великолепно, как всегда!» И Раневская на это, чуть не плача в трубку, сказала: «Но как же я могу работать с режиссером, который считает, что я говно?»

— Ничего себе! — воскликнул пораженный Бес. — И это все из-за того, что он вежливо пытался донести до нее какую-то свою мысль?

— Вот именно, — кивнул Психолог. — Все дело в том, что она изначально настроена враждебно, и любое пожелание, любые слова режиссера воспринимались как личное оскорбление. Более того, сомнительно, чтобы она слышала, что ей говорят. Это как испорченный телефон: говорят одно, а слышится-то другое.

— Ага, — Бес потер ладони. — Как в той истории. Мужчина присаживается на скамейку, на которой уже сидит одинокая дама. При этом говорит: «Рыбонька, подвинься». Дама освобождает место и думает: «Рыба — значит щука. Щука — значит зубы. Зубы — значит собака...». И уже во весь голос, со слезами: «Това-ааарищи! Он меня сукой обозвал!!!»

— Именно! Тот же принцип. Можешь представить, как с ней мучились режиссеры, — Психолог печально покачал головой. — Но беда в том, что она тоже мучилась. Ведь она была искренне уверена, что каждое обращение «рыбонька» означает «сука». Понимаешь, ведь она ставила режиссеров в позицию Преследователя и, конечно же, сама тут же становилась Жертвой. Все тот же пресловутый Треугольник Судьбы.

— Настоящий кошмар, — согласился Бес. — Как вообще можно было работать в таких условиях?

— Но в других условиях она бы работать не смогла. Отказалась же она от роли миссис Сэвидж!¹А ведь спектакль имел грандиозный успех! И за роль эту пришлось побороться. И все шло великолепно, но уже через год Раневская начала скандал. В августе 1967 года потребовала от руководства театра восстановить спектакль в первом составе, провести несколько репетиций с Варпаховским², угрожала, что если требования не выполнят, то она уйдет из спектакля. Требования были приняты, и она протянула в «Странной миссис Сэвидж» еще два года. Но все время была чем-то недовольна. И в конце концов отказалась от роли! А ведь эту роль называют одним из самых главных ее театральных успехов!

Ей был необходимо отец, которому она всю жизнь хотела доказать его неправоту. И если режиссеры не давали необходимой обратной реакции на ее выпады, она просто терялась, а затем эту реакцию воображала. Вот как в том случае, что я тебе рассказал, — Психолог покачал головой. — Зато теперь я понимаю, почему она столько лет проработала с Завадским, хотя у них был постоянный конфликт, доходящий до скандалов. Просто он выдавал столь необходимую ей «отцовскую» реакцию: постоянно твердил, что она делает что-то не так, не то, неправа и так далее. И она ругалась с ним так, как мечтала бы ругаться с настоящим отцом, да только не имела возможности.

— Мне даже жалко Завадского, — хмыкнул Бес. — Он же, бедняга, буквально жил на вулкане, который не спал, а периодически поджаривал ему тазобедренные суставы. Это ж все равно что пытаться заткнуть извержение собственным задом — больно и бесполезно.

— Однажды Завадский сказал ей, что своей игрой она сожрала весь его режиссерский замысел. На что Раневская ответила: «То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма!» — Психолог помахал книгой, подтверждая, что ничего не придумал.

— Я очень сочувствую Завадскому, — признался Бес. — Его режиссерский путь не был устлан розовыми лепестками.

— Это еще ведь не все, — сказал Психолог. — Она ведь находила в театре не только отца, но еще и сестру, которой, по собственному признанию, отчаянно завидовала.

— Так ты же говорил, что место идеальной сестры заняла Ахматова!

— То идеальной, а была ведь еще и реальная Бэлла, которой страшно хотелось отомстить. Ведь это Бэлла заняла все место в сердцах родителей, она была красива, вышла замуж... У нее было все то, чего не было у Раневской. А так как по ряду причин настоящей Бэлле она мстить не могла — между прочим, она ее действительно любила, то вся месть обрушилась на головы тех, кто хоть немного был похож на сестру. То есть на красивых женщин, которые попадались на пути Раневской.

— Что-то такое я слышал, — задумчиво сказал Бес, вылизывая кофейную банку. — Говорили, что молодые актрисы в театре, которым приходилось работать с Раневской, в три ручья плакали, так она их доводила своим острым язычком. При этом чем красивее была актриса, тем больше ей доставалось.

— Вот именно, — кивнул Психолог. — Каждая из этих девушек была «Бэллой». По отношению к ним она была Преследователем, а они — Жертвой. Ты же помнишь, что в Треугольнике Судьбы человек обречен бегать от одной вершины к другой, переходя с позиции Жертвы на позицию Преследователя, затем Спасателя и вновь по кругу...

— А как же Орлова? Марецкая? Да множество других! — удивился Бес. — Красивые женщины...

— Ну ты сравнил! — Психолог даже засмеялся. — Это ведь были примы! Над ними особенно не поиздеваешься. К тому же они могли позволить себе определенную дозу насмешек. А могли и ответить, чего не позволяли себе обычные актрисы. Молоденькой актрисе спорить, а уж тем более ссориться с Раневской было невозможно. Ну а с той же Орловой Раневская не стала бы ссориться сама. Тут можно говорить об определенном равновесии, то есть о выходе из Треугольника Судьбы. Хотя и не совсем, конечно. Ведь она их все же поддразнивала, и не всегда безобидно.

— Какое жуткое противоречие, — поежился Бес. — С одной стороны, она ищет любовь, хочет, чтобы ее любили, более того — даже пресмыкается ради любви. А с другой — делает все, чтобы завести врагов.

— Ты не забывай, она ведь не верила в добрые чувства к себе. Была убеждена, что ее любить невозможно, не за что, — ответил Психолог. — Между прочим, поэтому у нее всегда была гипертрофированная реакция на проявление добрых чувств. Стоило только кому-то проявить к ней добрые чувства, выказать любовь, привязанность, как она немедленно преисполнялась благодарности к этому человеку. Она наделяла такого человека всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, готова была простить ему все недостатки, возводила его на пьедестал. Самым главным для нее было именно то, что ее наконец-то сочли достойной любви и дружбы. Это как много битая собака — сначала не верит в ласку, а уж если поверит, то за этого человека перегрызет горло, умрет ради него. А он, может, просто проходя мимо, ее погладил...

— Я вот чего не могу понять, — Бес почесал затылок, с трудом протискивая коготь между тугими кудряшками. — Если она так боялась нелюбви, то как же могла набраться храбрости, чтобы прийти к Ахматовой, например? Или к той же Павле Вульф? Обрати внимание, у нее много таких случаев в жизни, когда она являлась к известным людям, а потом между ними завязывалась самая настоящая дружба. Но при этом опасалась знакомиться с обычными людьми, опасалась дружбы, я уже не говорю о других отношениях.

— Ты сам сказал ключевые слова, — заметил Психолог. — Все это были известные люди. Титаны, можно сказать, с ее точки зрения. Если бы они ее отвергли, это было бы нормальным явлением. Титаны не обязаны замечать простых смертных. А вот если бы отверг обычный человек — это больно, это страшно. Что дозволено Юпитеру, то не позволено быку, как говорили в старину. А ведь титаны ее не отвергали, так как она сама была человеком незаурядным. Просто никак не могла в это поверить.

Психолог глотнул остывший чай и сморщился. Холодный привкус пепла был еще отвратительнее. Он отставил в сторону чашку и вновь заговорил:

— Она прожила жизнь, постоянно ожидая подвоха от окружающих. Это как с тем режиссером, который был вежлив безупречно, но все равно был обвинен во всех смертных грехах. Она постоянно ждала удара, как все та же много битая собака. Когда к такой собаке приближаешься с куском мяса, она не верит. Она считает, что мясо отравлено. Потому что всю жизнь ее преследуют удары и отравленное мясо.

Очень характерна сцена в «Свадьбе»³, где Раневская играет мать невесты — женщину весьма недалекую, довольно зловредную, старающуюся командовать мужем. Недаром, кивая на нее, муж интересуется у греческого купца: «А что, тигры в Греции есть?» Желая подшутить над «тигрой»-женой, он наливает в бокал водку и селедочный рассол и все это щедро сдабривает перцем. После чего предлагает жене, мотивируя тем, что неплохо бы выпить за здоровье молодых.

И вот тут ключевой момент, раскрывающий характер не столько чеховского персонажа, сколько самой Раневской: «тигр» расчувствовался! Да буквально до слез на глазах. Малейшее проявление доброго отношения — и вместо тигра мы видим безобидную кошку, немного облезлую из-за нехватки ласки. И, утирая слезы, она целует мужа, купца Дымбу, и — выпивает бокал! Муж и Дымба, радостно хихикая, уходят, а несчастную, выпившую адскую смесь, перекашивает. Но в искаженном лице можно заметить обреченность: все вышло так же, как и всегда, ласка оказалась обманом, предлогом, чтобы ударить как можно больнее.

Любопытно, что в выражении лица нет разочарования, хотя именно его можно было бы ожидать от человека, обманувшегося в своих ожиданиях. Но нет. Очевидно, ожидания как раз обмануты и не были, подсознательно именно такого поведения окружающих ожидала если не героиня, то сама Раневская.

— Интересная трактовка, — задумался Бес. — А я, признаться, в этой мамаше невесты видел только злющую бабу. Но действительно, есть в ней что-то жалкое... жалобное. Но что же тогда получается? С одной стороны, она ставит себе отрицательную оценку и готова пресмыкаться перед теми, кого считает выше себя, с другой стороны — ее оценка завышено-положительная, и тех, кто оказывается ниже, она унижает еще больше?

— Об одной певице она сказала: «У нее прекрасный голос! Но когда она поет, то создается впечатление, будто кто-то ссыт в жестяной таз», — сказал Психолог. — Как думаешь, сколько у нее прибавилось друзей после этой фразы?

— А фраза хороша! — засмеялся Бес. — Хотя на месте той певицы я б глаза выцарапал автору.

— Вот именно. И ведь старались выцарапать, — вздохнул Психолог. — Что не удивительно. Людям не нравится, когда их унижают. Но при этом сама Раневская утверждала, что ей не давали жить завистники таланта... И многие ее доброжелатели тоже говорили о том, что ее затирали, не давали ролей, и так далее, исключительно из зависти к таланту. Никто не пожелал сказать вслух, что во многом это «затирание» было обусловлено ее собственным характером, ее манерой обращения с окружающими.

— Ну да, у недоброжелателей не спрашивали, а поклонники никогда бы такого не сказали, — фыркнул Бес.

— Естественно. — Психолог отобрал у Беса пустую кофейную банку, вылизанную до блеска. — Послушай, ты опять выжрал весь кофе. В следующий раз приходи со своим. Мне ж никакой зарплаты не хватит — снабжать тебя каждый день банкой!

— Жадный ты, — укоризненно заявил Бес. — Баночку кофе пожалел... Эх ты, а еще друг!

Примечания

1. Речь идет о пьесе Дж. Патрика «Странная миссис Сэвидж», впервые в СССР поставленная в Театре имени Моссовета в 1966 году. После Фаины Раневской роль миссис Сэвидж исполняла Любовь Орлова, а затем роль была передана Вере Марецкой, и именно с Марецкой спектакль был записан для телевидения.

2. Психолог говорит о Леониде Викторовиче Варпаховском, театральном режиссере и сценаристе, который был режиссером-постановщиком спектакля «Странная миссис Сэвидж».

3. Имеется в виду фильм «Свадьба», снятый режиссером Исидором Анненским по одноименной пьесе А.П. Чехова в 1944 году.