|
|
Одиночество в толпе
«Воспоминания — это богатства старости».
Фаина Раневская
«Стареть скучно, но это единственный способ жить долго».
Ф. Раневская
«Если бы я вела дневник, я бы каждый день записывала одну фразу: «Какая смертная тоска». И все. Я бы еще записала, что театр стал моей богадельней, а я еще могла бы что-то сделать».
Ф. Раневская
Главной целью жизни Фаины Георгиевны стала театральная сцена: пройдя тернистый путь и добившись грандиозного профессионального успеха, из застенчивой, угловатой и некоммуникабельной девочки Фаи Фельдман превратившись в блистательную королеву сцены и экрана — Раневскую, она не обрела личного, женского счастья, семьи. Сложно судить, почему так произошло: может быть, всю жизненную силу Фаина отдавала сцене и друзьям — на возведение личного мирка энергии не хватило? А может быть, в годы творческого расцвета у актрисы не возникало мыслей о семье, она довольствовалась театром, общением с друзьями, а одиночество пришло вместе со старостью и постепенным уходом тех, кого она любила? Так или иначе пожилая Фаина Георгиевна была очень одиноким человеком, она рассуждала на эту тему:
— Одиночество как состояние — не поддается лечению. Спутник славы — одиночество. Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит от того, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, в действительности все наоборот. Любовь зрителя несет в себе какую-то жестокость. Я помню, как мне приходилось играть тяжело больной, потому что зритель требовал, чтобы играла именно я. Когда в кассе говорили «она больна», публика отвечала: «А нам какое дело? Мы хотим ее видеть и платим деньги, чтобы ее посмотреть». А мне писали дерзкие записки: «Это безобразие! Что это вы надумали болеть, когда мы так хотим вас увидеть?» Ей-богу, говорю сущую правду. И однажды, после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».
Фаина Раневская и Ростислав Плятт в сцене из спектакля «Дальше — тишина»
Подруга Раневской, актриса Нина Сухоцкая, считала, что причины ее одиночества — не столько в потере близких и отсутствии семьи, а в том, что Фаина Георгиевна часто и подолгу оставалась без ролей: в то время как именно они, именно сцена были смыслом ее жизни:
«С ней было трудно ходить по улицам: узнавали, бросались к ней, выражали восхищение ее игрой и т. д. Иногда, неожиданно встретив ее, обомлев, спрашивали: «Скажите, это вы?» Фаина быстро бросала: «Да, это я», — и спешила пройти. Помню, как одна женщина с массой раздувшихся авосек, коробок вдруг резко остановилась, ахнула, взмахнула руками, коробки упали, а она, не обращая внимания, трясла руку Фаины и с каким-то ужасающим акцентом кричала на всю улицу: «Так это ж счастье! Смотрите, это же она! Раневская! Ох, ты моя милая... Да ты ж моя поклонница!» — и так принялась целовать ее, что с Фаины слетела шляпа.
Казалось, пользуясь всеобщей любовью, Фаина Георгиевна не должна была чувствовать себя одинокой, и тем не менее острое ощущение одиночества, особенно в последние десять-двенадцать лет жизни, становится постоянным ее состоянием.
Да, Фаина Георгиевна жила одна долгие годы. Да, она потеряла в юности семью, а собственной не получилось. Да, ушли из жизни близкие друзья — замечательные люди, близость с которыми наполняла ее жизнь. Но не в этом была главная причина ее гнетущей тоски. Дело в том, что Фаина Георгиевна была актрисой божьей милостью, актрисой до мозга костей, в ее профессии таился главный для нее стимул жизни, без своей профессии она не могла жить».
Биограф Андрей Шляхов рассказывает:
«Я — выкидыш Станиславского», — признавалась Фаина Георгиевна. Подобно своему кумиру, она не признавала слова «играть», утверждая, что сцене нужно жить. И что же она видела в своем любимом театре? Небывалый по мощности бардак, в котором ей на старости лет даже стыдно было. С возрастом она старалась избегать общества своих коллег, которые были ей противны прежде всего своим цинизмом. Лишь необходимость совместной работы заставляла ее терпеть их общество хотя бы на работе, в театре. «В старости главное — чувство достоинства, а его меня лишили», — сокрушалась она. Для Раневской как для человека, в глубине души своей оставшегося ребенком, старость была особенно тяжела и трагична.
После смерти Фаины Георгиевны ее давняя подруга, выдающаяся грузинская актриса Верико Анджапаридзе, напишет ей письмо:
«Дорогая моя, любимый друг, Фаина!
Вы единственная, кому я писала письма, была еще Маричка — моя сестра, но ее уже давно нет, сегодня нет в живых и вас, но я все-таки пишу вам — это потребность моей души. Думая о вас, прежде всего вижу ваши глаза — огромные, нежные, но строгие и сильные — я всегда дочитывала в них то, что не договаривалось в словах. Они исчерпывали чувства — как на портретах великих мастеров. На вашем резко вылепленном лице глаза ваши всегда улыбались, и улыбка была мягкая, добрая, даже когда вы иронизировали, и как хорошо, что у вас есть чувство юмора — это не просто хорошо, это очень хорошо — ибо кое-что трагическое вы переводите в состояние, которое вам нетрудно побороть, и этому помогает чувство юмора, одно из самых замечательных качеств вашего характера.
Фаина, моя дорогая, никак не могу заставить себя поверить в то, что вас нет, что вы мне уже не ответите, что от вас больше не придет ни одного письма, а ведь я всегда ждала ваших писем, они нужны были мне, необходимы...
Я писала вам обо всем, что радовало, что огорчало. И я лишилась этого чудесного дара дружбы с вами, лишилась человека с большим сердцем, видевшего творческую сторону жизни.
Моя дорогая, очень любимая Фаина, разве я могу забыть, как вы говорили, что жадно любите жизнь! Когда думаю о вас, у меня начинают болеть мозги. Кончаю письмо, в глазах мокро, они мешают видеть.
Ваша всегда Верико Анджапаридзе».
Те немногие, кого она дарила своей дружбой, боготворили ее. Готовность прийти на помощь ближнему, отдать последнее, окружить, окутать заботой — таков был «дружеский стиль» Фаины Георгиевны, ее метод.
К ней тянулась молодежь. С ней было интересно. Она не только наблюдала жизнь, но в то же время делала самые неожиданные выводы и оглашала их».
В 1956 году Раневскую ждало волнительное событие — встреча с матерью Милкой Рафаиловной и братом Яковом (отец Фаины Георгиевны к тому времени уже умер). Почти четыре десятка лет она не видела родных, которые жили в Румынии (сестра Белла — во Франции). Биограф Матвей Гейзер писал:
«После Второй мировой войны Румыния оказалась в зоне советского влияния, поэтому после долгих хлопот Раневской разрешили туда выехать, чтобы повидаться с родными. А вот добиться визы для Беллы не удалось, и мечта Милки Рафаиловны собрать перед смертью всех детей и внуков в своем доме так и не сбылась. Большинство биографов пишут, что это была первая встреча Раневской с семьей со времени их эмиграции из России. Но Скороходов в книге «Разговоры с Раневской» цитирует ее рассказ о том, как она виделась с матерью, когда снималась у Александрова в «Весне»: «В сорок шестом его уже не было, но каждый вечер, каждый свободный от съемок день я проводила в семье. И за долгие годы впервые почувствовала себя счастливой. Снимали мы под Прагой, так что к маме добраться было нетрудно».
Кадр из знаменитого советского фильма «Золушка»
Сестра актрисы Изабелла, овдовев, решила вернуться на родину: Раневская выхлопотала для нее разрешение на проживание в СССР и поселила сестру у себя в квартире. Андрей Шляхов рассказывает:
«Белла переехала в Москву и поселилась у сестры. Она была уверена в том, что ее сестра баснословно богата. Как же иначе, ведь она — знаменитая актриса! Во всем, что касалось социалистической действительности, Белла была наивна, словно ребенок. Вместе им было трудно. Два совершенно разных человека. Разные судьбы, разные взгляды на жизнь, разные характеры.
Судьба отвела сестрам Фельдман совсем мало времени на совместную жизнь: вскоре после переезда в Москву у Беллы обнаружили рак. Неоперабельный. Фаина Георгиевна самоотверженно заботилась о сестре, до последних дней старательно скрывая от нее правду о страшном диагнозе. В 1964 году Белла умерла и была похоронена на Донском кладбище. «Изабелла Георгиевна Аллен. Моей дорогой сестре» — было написано на ее надгробии».
В «Котельническом замке» (как Раневская шутливо называла свою привилегированную двухкомнатную квартиру) актриса прожила до 1973 года: решив перебраться поближе к театру Моссовета, она переехала в шестнадцатиэтажку в Южинском переулке. Описание ее последнего жилища дают биографы:
«...С порога вошедшие попадали в небольшой холл с репродукциями Тулуз-Лотрека на стенах, который почти полностью был занят громоздким шкафом с двумя скрипучими дверцами. Из холла можно было пройти направо по коридору на кухню и в спальню, устроенную всю сплошь в темно-синих тонах, со множеством фотографий, висевших по стенам. Павла Леонтьевна Вульф, Анна Андреевна Ахматова, Василий Иванович Качалов, Любовь Петровна Орлова...
Пройдя из прихожей прямо, гости оказывались в гибриде гостиной и кабинета — просторной светлой комнате, главным украшением которого служил светло-зеленый гарнитур карельской березы, приобретенный Фаиной Георгиевной «по случаю» во время гастролей в Прибалтике. Прямо перед большим окном в кадке росло лимонное дерево, некогда росшее возле чеховского дома в Ялте и привезенное оттуда в подарок почитателями таланта актрисы Раневской.
Справа на стене висели портреты людей и собак. Те же Ахматова, Качалов, актриса Театра имени Моссовета Мария Бабанова, балерина Майя Плисецкая со своим пуделем, Фаина Георгиевна с Мариной Нееловой, дворняга с ежом, Владимир Маяковский...
...Ее одиночество скрашивал Мальчик — бездомный пес неведомых пород, которого принесли Раневской больного, облезлого, с перебитой лапой. Фаина Георгиевна обожала свою собаку. Она была так счастлива, что может о ком-то заботиться! Все приходящие к ней непременно должны были приласкать Мальчика. Попав из собачьего ада прямиком в собачий же рай, Мальчик быстро освоился, обзавелся, по свидетельству очевидцев, скверным характером, но при этом был искренне привязан к Фаине Георгиевне, видя (или — чувствуя?) в ней свою спасительницу.
Заботилась Раневская о своем псе неимоверно. Всю доброту, всю заботу, скопившуюся невостребованной в ее душе, она изливала на своего любимца. Мальчику доставались лучшие куски, он творил все, что ему вздумается, и вдобавок Фаина Георгиевна нанимала женщину, в обязанность которой вменялись ежедневные прогулки с Мальчиком.
«Псинка моя переболела какой-то собачьей болезнью, — писала в дневнике Фаина Георгиевна. — Кроткая моя собака, не нарадуюсь, как она спит, никто ее не обижает, ей хорошо у меня, и это моя такая радость — спасибо собаке!»
Мальчик превосходно отличал своих от чужих. Если на их этаж поднимался чужой человек, то пес молчал, а если знакомый — выбегал в коридор и принимался бешено лаять. К слову, Мальчик пережил свою хозяйку на целых шесть лет. После смерти Фаины Георгиевны осиротевшую собаку взяла к себе ее близкая приятельница Светлана Ястребилова, окружившая Мальчика нежной заботой».
С Ниной Сухоцкой. На фото любимый пес актрисы по имени Мальчик
Актриса Марина Неёлова (тогда еще начинающая травести театра «Современник», о работе которой наша героиня отзывалась очень хорошо) подружилась с Фаиной Георгиевной, пытаясь скрасить ее одиночество. Она рассказывала о том, как жила Раневская на склоне лет:
«...Цветы в почти пустой квартире. Пустой холодильник... «Мне все равно ничего нельзя», — говорит Раневская. Единственные продукты, имеющиеся в квартире, — пакеты с пшеном на подоконнике для птиц и птичек. Впрочем, квартира очень даже не пустая: книги, книги, книги, многие на французском языке («мой Мальчик знает всю французскую поэзию»), «Новый мир», газеты, очки. И на всех обрывках листов, на коробках — записанные, зафиксированные в эту секунду пришедшие мысли. Кое-где споры, замечания. На одной странице жестокая характеристика известного театрального деятеля: «Он великий человек, он один вместил в себя сразу Ноздрева, Собакевича, Коробочку, Плюшкина — от него исходит смрад...» Приезжаю от нее домой, звонок: «Как вы доехали? Я беспокоилась». Я не успеваю позвонить, а она успела... Почти целый день провела у нее. Опять уезжала с тяжелым чувством, что оставляю ее одну; прощаясь, вижу, мне кажется, слезы у нее на глазах и сама чувствую комок в горле и щемящую боль, тепло, нежелание расставаться, и хочу просто вот так смотреть на нее, просто эгоистически впитывать все, что она мне дает, даже в самые краткие моменты общения, даже по телефону, когда не вижу глаз и только слышу ее мысли, пытаюсь их сопоставить со своими и почти всегда внутренне соглашаюсь. Уходя, еще раз прощаюсь не только с ней, взглядом окидываю комнату, а она, явно не желая проститься со мной, говорит: «Попрощайтесь с Мальчиком, мне кажется, он скучает без вас». Уходя, я вдруг спросила: «Фаина Георгиевна, вы верите в Бога?» — «Я верю в Бога, который есть в каждом человеке. Когда я совершаю хороший поступок, я думаю, что это дело рук Божьих».
И собака, и цветы, и птицы — все не так одиноки, как она. Страшное слово — одиночество — произносится ею без желания вызвать сострадание, а так, скорее констатация факта. И сердце сжимается, когда это слышишь именно от нее, от человека, любимого всеми. Сидит в кресле, днем с зажженным торшером, читает без конца, беспокоится о Мальчике, кормит птиц, почти ничего не ест...».
|
