Я Глеба усыновила, а он меня уматерил!

Около пяти лет, от случая к случаю фиксируя свои впечатления от общения со мной, Глеб Скороходов готовил книгу «Разговоры с Раневской».

А начиналось все это так:

— Фаина Георгиевна, почему бы вам не написать о своем творчестве, о встречах, о театрах? Было бы безумно интересно! — обратился он ко мне однажды.

— Вы так думаете, Глеб? А я думаю иначе. Писать мемуары — это все равно, что показывать свои вставные зубы! Я скорее дам себя распять, чем напишу книгу «Сама о себе». Я не раз начинала вести дневник, но всегда сжигала написанное. Как можно выставлять себя напоказ? Знаете говорить о себе хорошо — это нескромно, а плохо — как-то не хочется. А вот вы журналист, взяли бы и записали. Я вам столько рассказываю, а вы забываете, — ответила я ему.

Вот он и стал фиксировать мои воспоминания, отзывы, мнения. Я же к нему относилась несколько настороженно.

— О, вы опасный человек. Вам не все можно рассказывать...

Я всегда обладала прекрасной памятью. Но у этой памяти есть свойство, которое остро необходимо комедийной актрисе. Охотнее всего мне вспоминались нелепости жизни, противоречия между возвышенным и низким, настоящим и искусственным. Беседуя с Глебом, я всегда поясняла, что он мог записать, а что и вовсе нельзя было использовать. Так и говорила ему:

— Не подумайте записывать.

Он уверял меня, что так и сделает.

— Ах, оставьте. Все, что запечатлено на бумаге, делается свидетельством, документом. А то, что написали вы, — это почти готовая книга, — говорила я ему.

Закончилась же наша работа таким диалогом:

— Прежде чем отдать книгу в издательство, надо показать ее друзьям, которые не льстили бы ни мне, ни вам.

— Может, прежде посмотреть, справедливо ли вычеркнуты многие записи? Мне кажется, ушло много интересного, — ответил он.

— Вы опять за свое? Мне никто не давал права рассказывать о тех, кого уже нет.

С утра до поздней ночи мы просидели над рукописью. Несколько страниц, я «отмела».

— Кстати, фотографии для книги буду отбирать только я — ни одной носатой не допущу, не надейтесь! Всю жизнь я мучилась из-за своего гигантского носа. Можно ли вообразить Офелию с таким носом?!

Вскоре Глеб сообщил мне, что первым читателем стал Феликс Кузнецов. Ему рукопись очень понравилось. Он позвонил ему и сказал, что не мог оторваться, настолько ему было интересно!

— Итак, — сказала я — первый ход сделан. С вашей стороны в игру вступил Кузнецов, с моей... Кто?.. Танька Тэсс в качестве рецензента отпадает: позавидует, что не она записала мои рассказы и не сообразила сделать еще одну свою книгу. Витя Ардов? Он придет в эйфорию, не прочтя ни одной страницы: у него вызывает восторг все, что касается друзей... Я перебрала многих и решила: Ирочка Вульф! Она знает меня с детства, она режиссер, умеет видеть вещи со стороны и передо мной не заискивает. Лучшего читателя не найти! Реакция на книгу Ирины Сергеевны лишила Глеба дара речи.

— У вас получился портрет, которого никто не должен видеть. Вариант уайльдовского Дориана Грея. Иначе из театра Раневской придется немедленно уйти! Ни о ком ни одного доброго слова! Так не уважать своих партнеров?!

— Вы не правы. Она о многих говорила с восторгом! Об Ахматовой, об Осипе Абдулове, — защищал он меня.

— Вы взрослый человек. Поражаюсь, как вы можете верить каждому слову Фаины! Да знаете ли вы, что она называла Ахматову каменной скифской бабой, которую не тревожит ничто из происходящего с другими? А что слышали близкие из уст Раневской об Абдулове? Халтурщик, хапуга... И как могли вы всерьез воспринять слова о том, что она кормила нашу семью?! Мы все работали: мама на главных ролях, я, Завадский — мы с мужем были артистами МХАТа, не самого бедного театра. Как же может троих работающих содержать актриса, не имеющая постоянного заработка? Она за 38 лет сыграла 16 ролей. И почему-то вы не поинтересовались, когда она получила свою первую комнату в коммуналке и съехала от нас... Как после этого верить, что я для нее словно родная дочь, а мой Алеша — внук?! Вы хотя бы высказываете свое отношение к тому, что услышали от нее?

— В какой-то степени да, — ответил он.

— Ну, так это вас и погубит...

На следующий день я позвонила ему и сказала, что эта книга не будет издана никогда.

— Мммм... Тогда можно я заберу рукопись? — уточнил Глеб.

— Нет, конечно!

И вот он пришел ко мне домой. Стал прямо на лестничную площадку и нажал на кнопку звонка.

— Кто там? — спросила я.

— Отдайте мне папку, и я не скажу больше ни слова, — ответил мне Глеб.

— Не отдам! — решительно ответила я.

Он, наверное, растерялся. Позвонил еще, но я больше не отвечала. Он увидел соседа и кратко пояснил ему, что и как, и почему он стоит у порога моей квартиры.

— Не верьте ему! — сказала я, выглянув из-за двери.

Потом я вызвала милицию, попросив избавить народную артистку от навязчивого хулигана.

— Ваши документы? Что вы здесь делаете? — звучал голос милиционера.

— Жду, когда мне отдадут мои бумаги, — отвечал Глеб.

— А в дверь зачем ломитесь? Народная артистка просила избавить ее от хулигана. Проедемте в отделение...

Я видела, как он залезал в коляску мотоцикла, я, вытянувшись от любопытства, разглядывала происходящее через очки, которые не успела надеть и держала в руке подобно лорнету. Наши взгляды пересеклись — я с ужасом отшатнулась и поспешно отошла от окна.