Алексей Щеглов. Драма в пяти действиях

В числе нескольких других артистов меня пригласила слушать пьесу к себе домой какая-то дама. Шатаясь от голода, в надежде на возможность выпить сладкого чая в гостях, я притащилась слушать пьесу. Странно было видеть в ту пору толстенькую круглолицую женщину, которая объявила, что после чтения пьесы будет чай с пирогом. Пьеса оказалась в 5 актах, в ней говорилось о Христе, который ребенком гулял в Гефсиманском саду, — в комнате пахло печеным хлебом, это сводило с ума. Я люто ненавидела авторшу, которая очень подробно, с длинными ремарками описывала времяпрепровождение Христа от младенчества до его гибели. Толстая авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку — а мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом. Не дослушав пьесу, мы рванули туда, где пахло печеным. Дама провожала нас, рыдая и сморкаясь и во время чаепития. Пирог оказался с морковью, это самая неподходящая начинка для пирога, было обидно. Хотелось плакать!..
Это впоследствии дало мне повод сыграть рыдающую Мурашкину в инсценировке рассказа Чехова «Драма».

Ф. Раневская, «Дневник на клочках»

Это было в 1948—49 году. Абдулов Осип Наумович, замечательный актер и на радио, и в кино, и на телевидении, и Фаина Георгиевна Раневская вместе работали в Театре Моссовета. И вот Абдулов предложил сделать концертный номер по рассказу Чехова «Драма». Надо сказать, что у Осипа Наумовича были замечательная супруга Елизавета Моисеевна Абдулова-Метельская и сын Сева Абдулов, впоследствии известный актер. Елизавета Моисеевна была красивой женщиной, очень любила модно одеваться. И семья требовала какой-то финансовой подпитки. Поэтому он хотел сделать этот концертный номер как одну из статей дохода в дополнение к своей скромной зарплате.

И вот они начали работать над «Драмой». Фаина Георгиевна жила в то время в Старопименовском переулке. Еще не был построен котельнический дом, где ей впоследствии дали квартиру. А в Старопименовском была коммунальная квартира, там Фаина Георгиевна жила в большой полутемной комнате, потому что единственное окно, которое освещало эту комнату, выходило вплотную на сторону дома, стоявшего перед ее окном. Она жила на втором этаже, а дом за окном был трехэтажный. И свет в ее комнату практически не проникал. И хотя всегда горел такой торшер матовый, желтоватый, но обстановка была темноватая. Поэтому там репетировать она не любила, а приезжала к своему единственному педагогу — Павле Леонтьевне Вульф, моей бабушке, на Хорошевку, где мы жили. У нас была квартира на втором этаже двухэтажного коттеджа, который был построен по проекту архитектора Чечулина. Там находился целый поселок, в котором жили писатели, актеры, спортсмены и... работяги, строившие авиационные заводы между Хорошевским шоссе и Ленинградским проспектом. Теперь эти заводы уже все известны и рассекречены. Там построены большие жилые комплексы, а тогда наш поселок приютился на краю вот этой «тайной» территории.

Итак, в 1948—49 году Раневская и Абдулов начали работать над «Драмой». Текст, который она обогатила своей фантазией, абсолютно соответствовал чеховскому стилю.

Сам рассказ писателя короткий, но Фаина Георгиевна придумала текст, которого у Чехова не было, а был только намек, только пунктир, и дополнила его перечнем действующих лиц. И сделала это блестяще. И герои пьесы Мурашкиной невероятно яркие, смешные по характеристике.

Помещик Шепчерыгин, 60 лет. Взгляды отсталые, лицо значительное.

Его сестра — Конкордия Ивановна, 65 лет. Со следами былой красоты, манеры аристократические, пьет водку.

Его дочь — Анна Сергеевна, 35 лет. Чистая девушка, и это заставляет ее глубоко страдать.

Валентин, студент, 40 лет. Благороден, безвозмездно помогает своему больному отцу.

Зигзаговский, помещик. Богат, развратен (Мурашкина произносила это слово грозно, как обвинение, и испытующе смотрела на Павла Васильевича — то ли пытаясь найти сочувствие своим взглядам на разврат, то ли демонстрируя непримиримость к порокам), продукт своего времени.

Пертукарский, телеграфист, 65 лет. Незаконнорожденный.

Судья Кучкин. Мошенник, но в общем человек порядочный.

Купец Водянкин. Хромает на левую ногу. На сцене не появляется.

Княгиня Пронская-Запятая, 75 лет (горестный взгляд на Павла Васильевича), нечиста на руку!

Лакей Сильвестр, горничная Феклуша — старые слуги, состоят в интимных отношениях...

Следующим этапом была работа над реквизитом. Фаина Георгиевна для этого концертного номера сшила такую толстую тетрадищу, которая и представляла собой эту пятиактную пьесу. Была шляпа — совершенно роскошная находка. У Раневской, а может, у одной из ее приятельниц, сохранилась такая черная старая гарусная плетеночка. И к этой шляпе Фаина Георгиевна подобрала два или три огромных пера, которые, как козьи рога, торчали сзади. Когда она приходила к Павлу Васильевичу, литератору, которого просила послушать свою пьесу, то это был такой диссонанс, сознательно сделанный, вызывающий у зрителя дополнительный восторг.

Смешно было наблюдать за несоответствием гигантской фигуры Фаины Георгиевны и того субтильного текста, который выдавала Мурашкина, совершенно уверенная в успехе и гениальности своего творения.

Работа шла так: пока было все хорошо, пока все было спокойно и Фаина Георгиевна была в состоянии поиска, ничего у нее никогда (по ее ощущениям) не получалось. Ей надо было дойти до состояния отрицания, недовольства, катастрофы, презрения ко всему, что ее окружает, — лишь тогда начиналась настоящая передача ее образной характеристики и начинались ее удачи, которых она достигала, только будучи недовольна собой.

Фаина Георгиевна говорила:

— Я следую заветам Павлы Леонтьевны, которая никогда меня не хвалила, а всегда говорила: «Ты можешь лучше! А вот когда ты будешь собою довольна и придешь от себя в экстаз, от своего дарования — значит, тебе уже конец, ты уже не актриса, а каботин¹...»

Каботин — это у нее было как бы ругательство. Это термин, обозначающий вполне довольную собой фигуру, ничего общего с творчеством не имеющую.

За стеной в соседней комнате они часами работали, они искали. Довольно часто Раневская оставалась ночевать у нас, потому что эти поиски, бывало, затягивались допоздна. Моя бабушка, Павла Леонтьевна, ей все время говорила: «Нет, Фаина, ты можешь лучше, ты можешь лучше». И та искала, входила в состояние своего «недовольного транса»...

Нельзя обойти молчанием Осипа Наумовича Абдулова. Их дуэт — удача была необычайная. Они не только понимали друг друга с полуслова, они совпадали своими мыслями, ощущениями (в данном случае от Чехова) с той эпохой и с тем, как они к этой эпохе относились. Абдулов обладал чувством какого-то сверхъестественного юмора. Он умел быть красивым, несмотря на то, что был инвалидом, хромал (протез ноги). И в то же время он умел держаться так, что, казалось, с ним любой нормальный, здоровый мужчина был бы не сравним. Всегда замечательно побрит, надушен, у него висела такая цепочка с часами, он их вынимал и смотрел время. И вообще был такой «арбитор элегантеарум»,² как его называла Фаина Георгиевна, потому что действительно он был очень красивый человек, масштабный, умный. Конечно, он был единственным, с кем Фаине Георгиевне возможно было делать эту «Драму».

Премьера этого номера состоялась на гастролях, куда они обычно выезжали. И очень часто они с ним ездили на балтийское побережье, на взморье, на какой-то огромной красивой американской машине, которую Фаине Георгиевне предоставил ее поклонник, — такой зеленый «кадиллак» с открытым верхом. И Абдулов создавал атмосферу счастья, радостного удивления их общению. Он рассказывал различные истории, а Фаина Георгиевна, Елизавета Моисеевна и все, кто в этой машине помещался, хохотали. Было наслаждением видеть, как они общаются, обедают, шутят, как они друг другу дарят какую-то приятную радость. Такого общения, такой замечательной атмосферы, которую эти люди умели создавать, я больше никогда не видел.

Фаина Георгиевна была по-своему, по-творчески влюблена в этого человека. Дружба на грани любви, какое-то промежуточное состояние. Абдулов был для нее такой мечтой.

Он вообще этими концертами замучил ее, как потом жаловалась Фаина Георгиевна. Иногда он звонил, когда она была на Хорошевке, и мы слышали их разговор по телефону:

— Осип, я не могу больше, я устала.

— Ну еще один последний концерт, еще один, — очевидно, говорил он.

— Ну ладно, — соглашалась она.

В следующий раз — те же просьбы. Фаина Георгиевна отказывалась. Он говорил: «Фаина, ну что, вы хотите, чтобы я встал со своим сыном около Елисеевского магазина, протянул руку и просил милостыню?» Вот такая была у них все время пикировка. Абдуловы жили недалеко от Елисеевского, в доме МХАТа.

Я даже один раз видел «Драму». Это был объявленный концерт в каком-то санатории. По-моему, под Ригой. Летом. В открытом зале мест на 500. И забыть реакцию зрителей просто невозможно. Сначала люди воспринимали их с благодарностью за то, что эти два великих актера вышли и с ними будут общаться. Потом они начинали хохотать, затем сползать со стульев, кресел и наконец лезли друг на друга, потому что у них уже болела диафрагма. В общем, такого хохота, чтобы смеялся весь зал, я больше нигде не помню. Зрители хохотали и тут же затихали, чтобы не пропустить следующие реплики, следующие моменты. Абдулов придумал сцену с мухами. Фуфа (я ее так называю по праву «эрзац-внука») жаловалась: «Осипу скучно, он придумывает всякие штуки, он ловит мух, засовывает их в графин». А ведь он все это делал в характере Павла Васильевича, литератора, изнывающего от скуки. И потом Раневская это оставила в телеверсии с Тениным. Павел Васильевич запускает муху в графин с водой, а Мурашкина выпивает эту воду с мухой, плюет, — они это по-разному играли, но всегда очень смешно, здорово, замечательно.

К сожалению, Осип Наумович в 1953 году летом умер. И работа над «Драмой», собственно концертная работа, прекратилась, потому что Раневская не могла ни с кем попробовать восстановить этот номер. И та шляпа, и та тетрадища на Хорошевке у нас долго лежали, пылились, потому что никто уже в них не нуждался. Фаина Георгиевна никого не могла представить себе в качестве партнера.

Но в конце концов то ли дружба с Борисом Тениным и его женой Лидией Сухаревской, то ли еще какие-то мотивы были, но они сделали версию телевизионную. И конечно, Тенин играл замечательно. Но вот того бесконечного радостного чувства, которое у Фаины Георгиевны возникало в общении и работе с Абдуловым, конечно, уже не могло быть.

Наверное, больше и нельзя рассказать о таком маленьком шедевре, который появился у Абдулова и Раневской. Замечательно, что он сохранился, что мы можем это слышать и видеть.

Примечания

1. От лат. cabotin — устар.: плохой актер; тот, кто стремится к артистической славе, блеску, внешним успехам, кто привносит в жизнь искусственность, манерность, притворство.

2. От лат. arbiter elegantiarum — крылатое выражение. Дословно переводится как арбитр изящества. Так называют человека, который считается общепризнанным авторитетом в вопросах моды и вкуса, хороших манер и поведения в обществе. Русский аналог — законодатель мод. Выражение впервые встречается у Тацита. Оно относится к писателю-сатирику Петронию по прозвищу Арбитр, автору романа «Сатирикон».