5. Самуил Маршак

Стихи Маршака Раневская обожала. И вот что удивительно: Маяковский, который был очень честолюбив, среди своих современников, пожалуй, только Маршака считал выше себя. Он любил читать его стихи, правда, в своем, «рубленом» темпе, но от этого они звучали ничуть не хуже.

Раневская буквально охотилась за новыми стихами Маршака. И очень гордилась тем, что у нее было издание стихов Самуила Яковлевича еще 20-х годов...

Для основной массы советских людей Маршак оставался детским писателем: «Ученик учил уроки, / У него в чернилах щеки», — миллионы советских детей учили азбуку по этим удивительно музыкальным, легко запоминающимся строчкам. Но Маршак — это лучший и до сегодняшнего дня переводчик сонетов Шекспира. Раневская называла эти переводы шедевром. Маршак — тонкий и глубокий лирик, немного грустный, но смотрящий глубоко и пристально. Не познакомиться с ним Раневская не могла — она всегда стремилась сблизиться с людьми, которых считала истинно талантливыми. Маршака она считала поэтом.

Раневская была не однажды у него в гостях. Жил он очень скромно, окна его квартиры выходили на шумную улицу, но он привык, не обращал внимания.

У Маршака была своя экономка или прислуга, до войны иметь в доме таких людей не считалось чем-то зазорным. Интересно, что эта женщина была немкой. И когда началась война, когда в Москве объявляли воздушную тревогу, Самуил Яковлевич стучал в комнату экономки и сообщал ей: «Ваши прилетели». Та беззлобно ругалась.

Маршак был одним из тех людей, которые в знаменитой Ляле из «Подкидыша» увидели не только комичность, но и трагедийность образа. Ведь правда: Раневская сыграла там деспотичную, властную, глуповатую мещанку. Но одновременно внимательный взгляд увидит в этой женщине непреодолимое желание быть матерью. Глаза Ляли, полные слез, в конце эпизода вдруг открывали совсем иной мир этой женщины, и утешающий ее муж становится ее единственной радостью в этой жизни. Бездетная пара... И Маршак, вспомнив однажды эту роль, сказал Раневской именно об этом: «Вы сыграли трагическую женщину».

Однажды Раневская принялась в разговоре с Маршаком обвинять современные песни: стихи их пусты, содержание поверхностно. Идиотизм сочится со всех щелей: из радио и телевидения, с эстрады и сцены театра. То, что сказать вслух было бы величайшей глупостью, оказывается, можно спеть — и это будет восхвалено, горячилась Раневская. Почему людям не дают слушать настоящую, живую поэзию? А что поют народные хоры? Безвкусица полная... «Раскинулось море широко», «Кирпичики» — что это?

И тут Маршак вынужден был остановить Фаину Георгиевну. Спокойно, ничуть не повышая голоса, он принялся рассказывать Раневской, что кроме профессиональной поэзии, назовем ее так, есть поэзия народная. Это баллады. В них все построено по внутренним законам: есть сюжет, завязка, кульминация, развязка. Не просто песня, но целая история жизни какого-то героя, и такой поэзией нельзя пренебрегать, ее нужно беречь и хранить, потому что именно из нее произрастает та чистая поэзия, которая так нравится Раневской. Более того, некогда именно такая поэзия помогала человеку оставаться человеком, она соединяла людей на тонком духовном уровне. И отказать сегодня ей в праве на существование мы не имеем права.

Для Фаины Раневской это был урок, потрясший ее. Она вынуждена была во многом пересмотреть свои взгляды и оценки. Она очень верила Самуилу Маршаку, да и сказанное им было простым и ясным для восприятия нормальным человеком. Были и еще беседы на темы поэзии, которые не просто духовно обогатили Раневскую, но буквально открыли для нее новый мир прекрасного, достойного восхищения и рожденного в глубинах народного сознания.

«Если многие поэты приучали детей к рифмованным строчкам, то Самуил Яковлевич Маршак приучал детей к поэзии», — говорила Раневская.