Фаина Раневская и директор санатория

Была весна, вторая или третья послевоенная. В санатории было скучно и нелюдимо. Этой порой тут отдыхали только несколько человек. В том числе группа из пяти военных, непропорционально толстых, должно быть, тыловиков. В первый же день к ним примкнула небольшая компания женщин разного возраста. Но ощущалось, что все они занимаются чем-то одним и тем же, то ли бухгалтеры, то ли счетоводы.

Фаину Раневскую, конечно же, все узнали. Еще до войны вышел на экраны знаменитый фильм «Подкидыш». Раневская сыграла в нем роль жены-мещанки Ляли. Фразочка «Муля, не нервируй меня» сделала ее известной и узнаваемой в любом обществе. Но вся беда в том, что здесь, в этом санатории, ее и принимали именно как Лялю, образ и героиню, но не живую актрису, человека, женщину, в конце концов.

Фаина Раневская попыталась было в первый вечер в столовой подружиться со всеми, но не помогла и бутылка старого коньяка. Он был выпит безо всякого восторга, как самая обыкновенная водка. Раневской бросили пару-тройку пустых фраз, а потом она почувствовала себя лишней. Внезапно и очень явственно.

Зачем актриса согласилась сюда ехать? На кой ляд ей был нужен этот санаторий? Все врачи: «Вам следует отдохнуть! Вам обязательно нужно сменить обстановку». Хорошо, сменила. Всучили путевку в этот захудалый пансионат, где есть все и нет ничего. В наличии ежедневные газеты, лесопарк, неплохая, в общем-то, столовая. И одиночество. Его было так много, что Фаине Георгиевне уже не хватало общения.

Нет, даже не общения. Ей не хватало чего-то родственного, близкого, такого человека, с которым можно было бы и говорить, и молчать. Без этого ей было очень тяжело. Фаина Раневская с волнением думала о том, что настоящее одиночество становится для нее в действительности чем-то очень болезненным.

Там, в Москве, его тоже вполне хватало. Но оно было каким-то регулируемым, что ли. Фаина Георгиевна могла позволить себе как быть одной, так и оказаться в центре шумной компании или за беседой с человеком, близким душой. А здесь была тишина. Вечерами можно было говорить по телефону, но Раневская понимала, что это ее не спасет.

В санатории были поварихи и работницы столовой. Но они оказались вороватыми тетками, главная забота которых состояла в том, чтобы украсть чего-либо побольше и незаметно унести по тропинке в ближайшие кусты. Там увесистые сумки подхватывали быстрые длинноногие мальчуганы, суровые на вид.

Все это Фаина Раневская увидела во второй же вечер. Ей было неприятно думать об этом воровстве, гадко представлять, что этот санаторий работал и в военное время. Эти самые тетки с одутловатыми лицами и маленькими бегающими глазками точно так же таскали в кусты продукты. Вовсе не объедки со столов, а то, что они не докладывали в порции.

Был в санатории какой-то мужик, то ли дворник, то ли садовник, то ли рабочий. Во всяком случае, он занимался всем: утром тяжело махал огромной метлой, в обед возился в кустах сада, во второй половине дня мог ремонтировать забор. Фаина Раневская попыталась поговорить с ним, но ничего хорошего из этого не вышло. Она была обескуражена его жуткой ограниченностью, каким-то просто невероятным нежеланием этого человека выйти за предел своих собственных границ, установленных им же ради спокойного существования.

Раневской впервые показалось, что ее уверенность в том, что каждый человек представляет собой необыкновенно сложный и загадочный мир, несостоятельна. Она увидела тех персонажей, которых ее заставляли играть в первых спектаклях в далекие двадцатые годы. У этих живых схем, людей-роботов была одна-единственная цель в жизни.

Актриса утешала себя тем, что ей нужно побольше пообщаться. Может быть, это она сама виновата? Люди боятся знаменитой артистки или ее семитского лица? Вдруг они не в действительности такие, а просто сидят в коконе, свитом ради собственной безопасности?

На третьи сутки Фаина Раневская нашла себе друга и собеседника на долгие дни — пока не уехала. Это была тощая сука с огромным пузом и свисающими темно-розовыми сосками.

Собака боязливо пробежала из близкого леса к тыльной стороне здания, где находилась кухня, обнюхала место, куда работницы выливали воду. Она нашла там что-то съестное, тут же его судорожно проглотила, прогнувшись всем телом. Животина воровато огляделась по сторонам и тут встретилась со взглядом Фаины Раневской — та все это время наблюдала за собакой.

Собаки понимают взгляд человека куда лучше, чем сами люди. Беременная сука долго смотрела на Раневскую. И они поняли главное в жизни друг друга — безысходное одиночество.

Раневская подошла поближе, сука отбежала подальше. Жизнь наверняка научила ее не особенно доверяться только одному взгляду.

Фаина Раневская через заднюю дверь заскочила на кухню.

— Девочки, милые, — поспешила она успокоить встревоженных работниц, которые, отдуваясь, пили горячий чай с булками. — Уж простите меня, нет ли у вас каких косточек для собаки? Я даже заплачу вам, — уточнила она, увидев совсем не светлые лица.

Тетки нашли несколько куриных костей с остатками мяса, еще Фаина Раневская выпросила у них хлеба. С этим угощением она вышла из кухни, увидела, что собака отбежала дальше в лес, но сидит на опушке, ждет. Уж не ее ли?

Раневская двинулась к ней. Собака отбежала еще дальше. Там, на опушке, Фаина Георгиевна положила на газету кости и хлеб, сама отошла. Собака подскочила к угощению почти сразу же. Голод наверняка довел ее до такого состояния, когда достаточно даже малейшего доверия для того, чтобы так рисковать.

Так они подружились — одинокая беременная собака и актриса Фаина Раневская.

Фаина Георгиевна съездила в город, купила хорошего вина и одну бутылку на следующий день принесла на кухню. Это было воспринято очень благожелательно, и теперь косточки не нужно было выпрашивать. Женщины стали сами собирать их для этой странной одинокой еврейки.

Прошло дня четыре. Сука теперь брала еду почти из рук Фаины Раневской. Они беседовали. Конечно, говорила Раневская, но если бы кто увидел взгляд собаки, то он бы мог бы поклясться, что та все-все понимала.

На пятый день встреч Фаина Раневская не нашла суки на месте, та не встретила ее на опушке. Актриса встревожилась, но потом поняла, что собака ощенилась — ведь было видно, что она донашивает последние дни. Но где искать животину? Жила она явно где-то в лесу. Обыскивать эти заросли?

Собака нашлась неожиданно, через пару часов. Она встретила Раневскую на территории санатория, а потом побежала вперед, оглядываясь, зовя за собой.

За какой-то будкой непонятного назначения, среди старых досок и разного хлама на чем-то грязном, бывшем в далеком прошлом фуфайкой, шевелились тельца щенков.

Фаина Раневская взвизгнула от восторга. Она брала маленьких щенков на руки, близко подносила к лицу, рассматривала.

— Уй, какие же вы блохастые! — приговаривала актриса. — Ничего, вот завтра окрепнете, я вас помою, всех до единого.

Теперь она приносила еду собаке дважды в день, не съедала свое мясное блюдо, уносила с собой. Через несколько дней Фаина Георгиевна с бутылкой вина навестила сестру-хозяйку, попросила у нее помощи. Женщины взяли с собой ведра с водой, черное дегтярное мыло, и вскоре за будкой закипела работа. Щенков мыли, вытирали, потом укладывали на старое, рваное, но чистое одеяло, которое нашлось у сестры-хозяйки.

Фаина Раневская была как никогда весела и хлопотлива. Искренняя радость светилась в ее глазах. Она с нескрываемым удовольствием занималась такой непривычной для себя работой, но управлялась умело, будто всю жизнь избавляла щенков от блох.

Все это время собака сидела рядом, следила большими глазами за женщинами, но не мешала, только иногда тихонько повизгивала. Потом пришел и ее черед. Женщины окатили молодую мамашу мыльной водой.

Раневская придерживала ее, чтобы не убежала, и приговаривала:

— Потерпи, детки малые, а и то все вынесли.

Собака не протестовала, лишь вздрагивала.

Наконец все было закончено. Пятеро щенков и их мама заняли место в своем доме, почти новом. Раневская и крышу им здесь получше сделала, и придумала, как от сквозняков защитить. Счастливая актриса ушла пить коньяк с сестрой-хозяйкой. Они отлично поработали!

Еще целых два дня длились эти радостные свидания. Собака встречала Фаину Раневскую почти осмысленным взглядом своих больших глаз. Она поправилась, шерсть на ней после мытья гладко лоснилась. Смешные щенки успокаивались и затихали в руках Раневской.

Потом... однажды утром щенки исчезли.

Фаина Раневская бросилась искать. Кто?.. Может, они еще живы?

Работницы кухни шепотом сказали: «Тот дворник».

Раневская нашла этого угрюмого, большого и нескладного человека в саду. Он не стал ожидать вопросов.

Как только Раневская приблизилась к нему, мужик опустил глаза в землю и сказал коротко:

— Утопил. Директор приказал.

Директора Раневская видела каждый день. Нет, они не встречались, но она видела, как в санаторий заезжала черная «Победа». Из нее вальяжно выбирался небольшого роста человек в шляпе, упитанный до полной овальности тела. Он осматривался по сторонам — так проверял порядок.

Недалеко от него в это время застывал с метлой дворник, готовый, как верная собака, броситься, если нужно, к ногам хозяина. Однажды актриса увидела, как директор шевелением пальца подозвал его. Этот неуклюжий человек шел к нему почти строевым шагом. Это было так унизительно, так противно, что встречаться с директором Фаине Раневской расхотелось мгновенно, хотя она и желала познакомиться с ним.

Сейчас же она шла к этому типу. Она выглядела так, что машинистка в приемной привстала, чтобы предупредить, мол, начальник занят и не принимает, но только хлопала своими коровьими глазами.

Одного взгляда Раневской было достаточно, чтобы та испуганно пролепетала:

— У себя, да, на месте.

Фаина Раневская распахнула дверь, умышленно не закрыла ее за собой и зашла в кабинет.

— Что вы... — начал было директор санатория и тут же замолк.

Он даже привстал, увидев, как к нему приближается Раневская, высокая, полная решимости.

— Это вы?! — выкрикнула Фаина Георгиевна. — Вы приказали утопить щенят?

Директор соскочил со стула. Раневская наступала на него. Он в один момент превратился в жалкого слизняка и медленно пятился в угол.

— Правила... порядок... не...

— Изувер фашистский! — Фаина Георгиевна вышла из кабинета.

Слова страшнее этих в ту пору, когда страна только начала зализывать послевоенные раны, вряд ли можно было найти.

Раневская пришла к собаке, опустилась возле нее. Животина смотрела ей не в глаза — в душу.

— Прости, милая, прости, — прошептала Раневская, поглаживая собаку по голове.

Они долго сидели вот так — одинокая женщина и собака, лишенная своих детей. Никто не видел, как собака своим теплым языком лизнула Фаину Раневскую в щеку, не давая слезе упасть на старое, но чистое одеяло, которое еще пахло щенятами.