12 января 1937 года

Здравствуй, моя милая Фирочка!

Сегодня у меня свободный вечер, который я решила посвятить написанию писем, и первой пишу тебе. Давно уже собиралась написать, еще с прошлого года. Хотя, если считать по старому стилю, то новый год еще не наступил. В детстве я долго не могла понять, почему у нас с заграницей такая разница в датах. Так же, как не могла понять, зачем нужна буква «ять». Люблю, когда все просто и понятно.

Во вчерашней «Правде» увидела фамилию Тренева. Он вместе с Вишневским¹ и двумя незнакомыми мне писателями требует достроить писательский дом в Лаврушинском переулке. Сто тридцать две семьи ждут жилье, дом почти достроен, но какая-то сволочь из Мосгорбанка не отпускает денег на завершение строительства. Эти банкиры как были скупердяями до революции, так и остались. Они скорее с жизнью расстанутся, чем с копейкой. Представляю, как надо было допечь милейшего Константина Андреевича, чтобы он написал письмо в «Правду». И очень хорошо, что письмо напечатали. Теперь банкиры засуетятся. Переживаю за наших писателей, в особенности за К.А., хотя у самой с жильем беда. Но мы все — я, Павла Леонтьевна, Тата и Ирочка очень любим нашего К.А. Это благороднейший, добрейший человек. Его качества прошли проверку в трудное время в Крыму, а это ведь многое значит. Если бы не он да не Максимилиан Волошин², нам пришлось бы тяжко. И так было тяжко, но без них было бы еще тяжелее. Столько лет прошло, а я так и не могу свыкнуться с тем, что Волошин умер, думаю о нем, как о живом. Сердце не отпускает.

В театре тоска. У меня две роли. Играю Вассу и мамашу Мотылькова в пьесе «Слава», которую написал поэт Гусев³. Гусев молод, ему еще и тридцати нет, но талантлив и, подобно всем талантливым людям, не мешает, а помогает творить другим. Благодаря ему я могу играть свою Мамашу так, как сама считаю нужным. Если уж автор пьесы говорит «Раневская играет хорошо», то режиссер вынужден с этим согласиться. Некуда деваться. Ох, Фирочка, если бы Горький увидел хотя бы одну нашу репетицию «Вассы», он бы мне помог. Он бы встал и сказал: «Отстаньте вы от Раневской, бездари этакие! Не мешайте ей!» И еще бы добавил, по своей привычке, пару крепких словечек. Гусев, о котором я тебе пишу, написал песню «Полюшко-поле». Ты не могла ее не слышать. Он написал слова, а музыку — композитор Книппер, племянник Книппер-Чеховой⁴. Напомни мне при встрече о Книппере, я тебе кое-что о нем расскажу такое, чего в письме писать на хочу.

С Вассой дела обстоят хуже, чем с Мамашей. Бедная Лиза взяла привычку устраивать мне разнос после каждого спектакля. Ей не нравится, что с каждым разом я проявляю все больше и больше самостоятельности. Представь себе мое положение, Фирочка. Только что закончился спектакль, в котором я играю главную роль. Такую сложную роль! Я без сил, ощущение такое, будто бы из меня выжали все жизненные соки до последней капли. Мне нужно прийти в себя. Я же живу на сцене, милая моя, а не играю. Я же вместе с Вассой прохожу через все испытания, переживаю все, что пережила она. Мне тяжело, мне нужно прийти в себя, отдохнуть, успокоиться. Я иду в гримерную, а Бедная Лиза, которая не пропускает ни одного спектакля, увязывается за мной следом и начинает назойливо жужжать, будто осенняя муха. «В этой сцене нужно играть так-то, а в этой так-то, а не так, как вы играете». Господи! Да за что же Ты меня так наказал? Что я такого сделала? Я нервничаю, пытаюсь спорить, но наши силы после спектакля неравны. Лиза отдыхала во время спектакля (высматривание, к чему бы еще придраться, работой не назовешь), а я невероятно устала. Поэтому победа остается за ней. Она энергично выговаривает мне и уходит. А я думаю ей вслед: «Чтоб ты росла как лук!»⁵ Спектакль идет не первый месяц, его чаще хвалят, чем ругают. Поругивают иногда, не без этого. Есть такие критики, которые только и умеют, что ругать. Раньше это называлось «гадким характером», а теперь «принципиальной позицией». Но я тебе скажу честно, Фирочка. Если мне и достается от критиков, так за то, что я делаю по требованию нашей Бедной Лизы.

Не знаю, сколько это продлится, насколько хватит моего терпения. Невыносимо тяжело переживать после спектакля Бородинскую битву. Смотрю на сторону. Делаю это осторожно, чтобы не вызвать негодования в ЦТКА. Здесь на каждого, кто хочет уйти, смотрят как на дезертира. Армейские порядки. Помнишь, я писала тебе про знакомство с заместителем директора Малого театра Дальцевым? Толку от этого знакомства пока мало. Я уже говорила ему о том, что мечтаю служить в Малом. Он обещал при случае похлопотать за меня, но этот случай все никак не представится. Но я очень надеюсь, что когда-либо мне улыбнется счастье и я стану играть на одной из лучших сцен страны. Я пишу «одной из лучших», дорогая моя, поскольку Художественный театр для меня значит столько же, сколько и Малый. Там бы я тоже не отказалась бы служить, но... Но пока что я служу в ЦТКА. Мечты мои так и остаются мечтами.

От постоянных нервотрепок расшаталось здоровье. Чувствую себя развалиной. Здесь колет, там болит, да еще и память ухудшилась, что меня очень пугает, ведь актриса без памяти все равно что почтальон без ног. В этом году непременно еду на курорт в июле и в связи с этим хочу узнать о твоих планах. Меня не оставляет мысль о нашем совместном отдыхе. Как я уже писала, получить путевку для моей «двоюродной сестры» мне не составит труда. Ты же знаешь, что я умею дружить с людьми. Кроме того, человек, который ведает распределением путевок, мне кое-чем обязан. Я, можно сказать, спасла его семью от развала, сохранила отца двум прелестным мальчишкам. Его жена, которую я знаю по работе в театре МОНО, собралась от него уходить. Между нами говоря, повод у нее был веский, потому что этот кобель изменял ей налево и направо. Но я убедила ее повременить с разрывом, а ему объяснила, что пора бы уже и образумиться, как-никак пятый десяток пошел. Иначе он лишится всего — и семьи, и ответственной работы. Занималась тем, чем по правилам должен заниматься раввин, ведь мирить супругов — это его обязанность. Помирила, так что путевка тебе будет. Определись с отпуском и напиши мне. Только не тяни, потому что путевки распределяются заблаговременно и в апреле уже ничего хорошего не будет. Ниночка в прошлом году вздумала получить путевку в апреле, так ей, несмотря на то что за нее замолвила словечко Алиса Георгиевна, предложили санаторий у черта на куличках, где-то в Средней Азии. Мол, это все, что осталось. А я хочу в Минводы, там хорошо. Так что ответь мне побыстрее и не ссылайся, пожалуйста, на свои отчеты. У бухгалтеров всегда отчеты — то квартальный, то годовой. Что же теперь, из-за этого и не отдыхать никогда? Чушь! Если твой директор будет артачиться, стукни кулаком по столу. Потренируйся дома, и у тебя получится. Ишь ты, каков мерзавец — развел у себя в конторе крепостное право. Не балуй начальство, Фирочка, а то пожалеешь. Мне вот тоже надо было нашей Бедной Лизе сразу же дать решительный отпор, чтобы она не мучила меня все это время. Но я побоялась, что у меня тогда отберут роль, а теперь уже думаю, что лучше бы и отобрали. Лучше бы я играла себе спокойно Анну, играла бы так, как я считаю нужным. Как говорил наш общий знакомый С., маленькая плитка шоколада лучше большой кучи дерьма. А то бы и вообще никого не сыграла бы в «Вассе», нервы были бы крепче. На сцену надо выходить с настроением, а у меня никакого настроения нет. Прошу у Бога только одного, чтобы Он привел меня в Малый. Очень туда хочу. Очень надеюсь на то, что мое желание исполнится.

В Камерном театре пока что тихо. Непонятно, что это такое. Прошла ли буря, или это затишье перед бурей? Пару раз навещала Алису Георгиевну. Она настроена пессимистически. Говорит, что «в случае чего» (слышала бы ты, с какой болью произносит она эти слова!) оставит сцену и будет преподавать. Бедная она, бедная! Не понимает, что в Москве ее никуда не возьмут преподавать. Она может заниматься этим только в школе при Камерном. Но если не будет Камерного, то не будет и школы. Ей для преподавания придется уезжать подальше в провинцию, а она ведь не мыслит себя вне Москвы. Но уже немного отлегло от сердца. Почти два месяца прошло, а театр пока еще работает. Таиров ставит «Детей Солнца». Он отложил на время эту пьесу для того, чтобы поставить своих несчастных «Богатырей». Лучше бы сразу ставил Горького. Это надежный вариант. Верный гешефт, как говорил мой отец. Сейчас ему только Горького и нужно ставить. Я, словно бы в шутку, спросила у Алисы Георгиевны, почему Таиров не ставит «Вассу». Она улыбнулась (очень грустно) и сказала, что не хочет соперничать со мной. На самом деле я прекрасно понимаю, что Таиров ни за что не возьмется ставить пьесу, которая уже идет в Москве на двух сценах.

На дворе только январь, середина зимы, а я уже безумно скучаю по теплу. Никак не привыкну к московской зиме. Завидую тебе, моя милая, а летом ты станешь завидовать мне.

Целую тебя, Фирочка, много раз.

Твоя Фаня.

Примечания

1. Вишневский Всеволод Витальевич (1900—1951) — известный советский писатель и драматург, автор популярной в СССР пьесы «Оптимистическая трагедия».

2. Волошин Максимилиан Александрович (настоящая фамилия — Кириенко-Волошин; 1877—1932) — русский поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик.

3. Гусев Виктор Михайлович (1909—1944) — русский советский поэт и переводчик, драматург, сценарист.

4. Книппер-Чехова Ольга Леонардовна (1868—1959) — известная актриса, жена А.П. Чехова. Всю сценическую карьеру провела в Московском Художественном театре.

5. Еврейское проклятие, которое полностью звучит так: «Чтобы ты рос как лук, головой в землю!»