28 декабря 1939 года

Здравствуй, Фирочка!

У меня сразу три радости. Во-первых, у меня появилась надежда все-таки попасть в Театр Революции. Но пока подробности сообщать не стану. Если получится, тогда напишу.

Во-вторых, режиссер Ромм пригласил меня в свою новую картину. Я буду играть мать непутевого сына, хозяйку небольшого дела. Действие будет происходить на западе Украины при поляках. Сценарий пока еще пишется, но роль мне твердо обещана. Михаилу Ильичу можно верить на слово. Раз уж он сказал, то так оно и будет. Редкое качество по нашим временам, когда люди сплошь и рядом нарушают свои обещания. Пообещают — и забудут, а то и просто так обнадежат, зная, что не станут исполнять своих обещаний. В картине про местечковую жизнь Ромм хочет снять тех актеров, кому это близко и понятно. Сама я никогда не жила в местечке, но много слышала о тамошней жизни от родителей и от других. Надеюсь, что справлюсь с ролью и не разочарую моего милого Михаила Ильича.

Третья радость — Ирочка родила сына. Мы с Павлой Леонтьевной и Татой крепко переживали за нее, но все обошлось благополучно. Мальчика назвали Алешей. Теперь у нас есть внук. Купила ему погремушку и мячик. Пока что еще не видела его, потому что Ирочку все никак не выписывают, но уже люблю невероятно. Павла Леонтьевна тоже сама не своя от радости. Как же иначе — долгожданный внучок! Уверена, что он станет артистом и прославится как Качалов. Сын таких талантливых родителей и внук такой актрисы, как моя дорогая Павла Леонтьевна, просто обязан прославиться, продолжить славную артистическую династию! Иначе и быть не может. Надеюсь, что ему повезет в жизни больше, чем мне.

Я часто думаю о том, счастлива ли я или нет. Посмотрю с одной стороны — вроде бы счастлива. С другой — нет. Думаю, расстраиваюсь, иногда плачу. Это я пишу не для того, чтобы ты меня утешала, а просто рассказываю тебе, какая я дура. Отец мой говорил: «Где счастье, там и зависть». Мне никто не завидует, потому что завидовать нечему. Вынуждена признать, что мое стремление в Москву было ошибочным. Не стоило этого делать. Надо было осесть где-нибудь в провинции, лучше всего — в Смоленске и не строить воздушных замков. Недавно попалась у Салтыкова-Щедрина хорошая фраза, я ее даже выписала: «Мечтаем мы, воздушные замки строим, умствуем, думаем и Бога самого перемудрить, а Бог возьмет да в одну минуту все наше высокоумие в ничто обратит»¹. Это про меня. Сейчас уже не жалею о том, что пришлось уйти из Камерного. До сих пор жалела, хоть и говорила, что не жалею. Но засела заноза глубоко внутри — не вытащить. Жалела, но сейчас понимаю, что уйди я или останься, результат был бы одним и тем же — я бы сейчас страдала. Того, прежнего Камерного театра, Фирочка, уже нет. Дух исчез, остались руины. И Таиров уже не тот, и Алиса Георгиевна тоже не та. Это не возраст, Фирочка, это другое. Вдохновения нет, радости нет, счастья нет. Как может быть счастлив человек, который каждый день ждет своей кончины. Я не про здоровье, милая моя, дай им Бог всем хорошего здоровья и ста двадцати лет², я про театр.

Сейчас, конечно, никуда отсюда не уеду, но почему бы не помечтать о том, как бы могла сложиться моя судьба, если бы я осталась в Смоленске или же в Баку. Ты же знаешь, как я люблю мечтать.

Недавно случайно оказалась в Малаховке, там, где началась моя сценическая карьера³. Когда я говорю, что жизнь моя делится на «до Малаховки» и «после Малаховки», то нисколько не преувеличиваю. Так оно и есть. Стояла напротив театра и рыдала навзрыд. Проходивший мимо милиционер подумал, что меня обокрали. «Так и есть, — сказала ему я. — Меня обокрали. У меня украли мою мечту. Надежду мою украли!» Он, наверное, решил, что я сумасшедшая. А так ведь и есть, Фирочка. Чувствую себя обкраденной. Смотрю на себя в зеркало и говорю: «Этого ли ты хотела, Фанечка?» Вторая Комиссаржевская! Ох, как это смешно! Никто кроме тебя и моей дорогой Павлы Леонтьевны не знает, что когда-то я мечтала превзойти и Комиссаржевскую, и Сару Бернар, и вообще всех на свете.

История с моим несостоявшимся переходом в Малый театр породила множество отвратительных слухов. Чего только обо мне не рассказывают! Чего только не выдумывают! Гордо презираю всех сплетников. А что еще мне остается делать? Павла Леонтьевна недавно в своем театре сделала выговор одной гадине, которая нехорошо обо мне отзывалась, но я попросила ее больше так не делать. Правильно говорят, что на чужой роток не накинешь платок. Зачем тратить нервы на такую дрянь? Лучше не обращать внимания. Поговорят, да перестанут. Но очень неприятно, очень.

Вот, начала с хорошего, а закончила плохим. В отличие от тебя, милая моя Фирочка, я не умею писать письма. Твои письма неизменно поднимают мне настроение, а я своими только порчу его тебе. Такая вот я непутевая. Кстати, это было единственное русское слово, которым называл меня отец. Меня — «непутевой», брата — «бестолковым», а сестру — «принцессой» на всех языках.

Целую тебя, Фирочка. С нетерпением жду писем.

Твоя непутевая Фаня.

Примечания

1. Михаил Салтыков-Щедрин. «Господа Головлевы».

2. Традиционное пожелание долголетия у евреев.

3. В 1915 году юная Фаина Раневская играла на сцене Малаховского летнего дачного театра.