5 ноября 1946 года

Здравствуй, милая моя Фирочка.

Прости, что так долго тебе не писала. То не было времени, то настроения. Зато сейчас напишу тебе подробный отчет. У меня накануне праздника¹ выпало два свободных дня, и я решила, что сначала напишу тебе письмо, а затем возьмусь за накопившиеся дела. Новостей у меня много, и одна новость лучше другой.

Сначала — о здоровье. Слава Богу, у меня все хорошо. Аппетит такой, что на двоих хватит, и вообще чувствую себя превосходно. Скажу тебе, Фирочка, честно — Кремлевская больница — это Кремлевская больница. Какие там врачи! Золото, а не врачи, и руки у них золотые! Возились со мной в прошлом году так, будто я им родная тетя, а накануне выписки все, от профессора до палатного врача, заверили меня, что у меня все в порядке. Есть шанс дожить до ста двадцати лет. Сто двадцать, возможно, и чересчур, но до восьмидесяти дотянуть хотелось бы, чтобы увидеть, как будут жить люди через тридцать лет. Моя бабка Голда дожила до девяноста четырех лет, причем до последних дней была в своем уме, так что мне есть с кого брать пример. Все врачи боялись того, что они называют «отдаленными последствиями», и в один голос говорили мне, что самый плохой симптом — это потеря веса. Я перепугалась и стала есть за двоих, чтобы у меня не было этой потери. Теперь приходится перешивать платья, чтобы не ударить в грязь лицом за границей, куда я вскоре собираюсь. У других после операций образуются спайки и постоянно болит живот, а у меня все хорошо (чтоб не сглазить). Только шрам напоминает об операции, да и то, профессор Очкин², который меня оперировал, зашил мое брюхо так, что шрам как ниточка, а не как след от сабельного удара. Все хорошо, я уже перестала трусить. А ведь в прошлом году, перед операцией, я чуть не умерла со страху. Я писала тебе об этом, но не думай, что в том письме я сгустила краски. Совсем наоборот, я их развела водой, потому что нельзя было передать словами то, что со мной было. Но все закончилось хорошо и слава Богу. Еще поживу.

Скоро я еду в Прагу, где Любочкин Гриша собирается снимать картину (как обычно — комедию), в которой Любочка будет играть сразу две роли — ученую и актрису³. В некоторых сценах должны будут присутствовать обе ее героини. В Москве такого не снимешь, надо ехать в Прагу. Гриша (по просьбе Любочки) дал мне роль экономки и предоставил полную свободу — делайте что хотите, но чтобы было смешно. Меня поездка в Прагу привлекает не только как возможность побывать за границей. Представь себе (и это главная моя новость, с которой надо было начинать) — совсем недавно я получила весточку от брата Яши. Оказывается, они с мамой живут в Праге, а Белла со своим мужем жили во Франции, но перед началом войны уехали в Стамбул. Представляешь, Фирочка, — Яша увидел меня в «Подкидыше», который показывали в Праге в Доме офицеров. Увидел и узнал. Через столько лет! Больше никогда в жизни не скажу о «Подкидыше» и о Ляле ни одного плохого слова. Я должна была сыграть эту Лялю, чтобы мой Яша мог бы узнать меня! Бедный Яша, бедная мама! Сколько же им пришлось вынести! Яша написал, что всю войну они провели в Брно, где жили по болгарским паспортам, выдавая себя за болгар. Как они получили болгарские паспорта, он не написал, но это и не важно. Главное, что все остались живы. Отец умер в 1935 году. Яша написал и дату по нашему календарю — 5 элуля⁴, чтобы я могла зажечь свечу в йорцайт⁵. Умираю от нетерпения, так мне хочется увидеть своих после стольких лет разлуки. Какое же счастье, что мама, Яша и Белла живы! Даст Бог, Фирочка, ты тоже получишь весточку от своих. Яша толком не написал ничего о себе в двух письмах. Он такой же, каким и был, — начнет рассказывать и все время перескакивает с одного на другое. Но ничего, приеду и все узнаю. Пока не сообщаю им о моем приезде, хочу сделать сюрприз. Боже мой! Столько лет прошло! Я уже и надежду потеряла. Хочу забрать маму и Яшу с семьей в Москву. Уже навела справки, мне сказали, что это возможно. Фотографию, ни свою, ни мамину, Яша прислать не догадался, так что я не представляю, как мои родные сейчас выглядят. Надо написать, чтобы прислал. Вот так, Фирочка, на шестом десятке у меня снова появилась родня. Просто поверить не могу. Оба Яшиных письма ношу с собой и постоянно перечитываю.

Третья новость пока еще не новость, потому что пока ничего не произошло, но мне сказали, причем сказали наверняка, что в будущем году меня выдвинут на присвоение звания народной артистки. Заслужила. Помимо признания и всего остального, народные артисты в первую очередь обеспечиваются жильем, а для нас это очень важно, потому что наш деревянный дом совсем обветшал. Сыро, холодно, Павла Леонтьевна и Тата боятся ревматизма, а я больше боюсь чахотки. Нас обещают расселить, но перспективы туманны. К народной артистке будет другое отношение.

Следующая новость про то, как я отомстила гадкой Симе Бирман за то, что она отобрала у меня роль Ефросиньи Старицкой. Даже не отобрала, Фирочка, а из рук вырвала. Не помню, писала ли я тебе о том, что незадолго до начала войны Эйзенштейн предложил мне сыграть Старицкую в «Иване Грозном». Кажется, писала, но продолжения этой истории ты не знаешь. Я согласилась, потом началась война, и я забыла об этом предложении. Эйзенштейн до окончания войны ждать не стал, начал съемки в эвакуации, в Алма-Ате. Разыскал меня, прислал телеграмму, я приехала в Алма-Ату на пробы (я часто там бывала), а спустя некоторое время, уже в Ташкенте, вдруг узнаю, что Старицкую будет играть Бирман. Узнала я об этом от Жарова. Не поверила, решила, что он меня разыгрывает. Жаров любит подшутить, причем иногда его шуточки бывают очень злыми. Но на следующий день получаю телеграмму от Эйзенштейна: «Извините, планы изменились, Старицкую будет играть Бирман». Можешь представить, Фирочка, как я была «рада» такой новости. Решила, что как только еще окажусь в Алма-Ате, так найду Эйзенштейна и выскажу ему все, что я о нем думаю. Что за дела? Вызвал меня на пробы, а потом от ворот поворот? Спустя несколько дней получаю письмо от Эйзенштейна. Простите-извините, так решило начальство, которому показалось, что ваши семитские черты не соответствуют облику русской боярыни. Фирочка, я думала, что у меня от волнения рассудок помутился. Значит, у меня семитские черты, а у Бирман, которая выдает себя то за немку, то за молдаванку, черты русские? С ее-то шноблом⁶? Что он, меня за идиотку считает, этот рижский прохиндей⁷? Я, Фирочка, никогда не была высокого мнения о рижских евреях. У нас дома говорили — «один рижанин хуже трех немцев». Я все понимаю, Фирочка. Любой человек может передумать. В конце концов, он меня не под венец звал, а на съемки. Но надо же поступать достойно. Почему я должна узнавать о том, что у меня отобрали роль, от вернувшегося из Алма-Аты Жарова? И неужели нельзя честно объяснить причину? Или даже не объяснять, но не нести всякий бред про семитские черты, которых якобы нет у Бирман! Чувствовала себя дурой. С Эйзенштейном при встречах холодно здороваюсь. Не здоровалась бы совсем, но он спешит поздороваться первым, а я не могу не ответить⁸. Бирман же вообще не замечаю, и она платит мне тем же самым. Старицкую она, кстати говоря, сыграла отвратительно. Ты знаешь, Фирочка, что я — человек не злопамятный, но всему, как говорится, есть предел. Эта ... Бирман не первый раз устраивает мне пакости. И ведь ничем ее, бесстыжую, не проймешь. Предъяви ей претензии, так она ответит: «Мне предложили роль — я согласилась, а кому предлагали до меня, я не знаю и знать не хочу». Но не так давно мне представилась чудесная возможность отомстить, и я отомстила. Дело было так. Я возвращалась из Ленинграда в Москву и разговорилась с соседкой по купе, точнее, это она узнала меня и начала разговор. Соседка моя оказалась ленинградским режиссером Надеждой Кошеверовой. Она рассказала, что едет в Москву договариваться с актерами насчет съемок в ее картине про Золушку. Назвала несколько имен, в том числе и Бирман, которой хотела предложить роль Золушкиной мачехи. Я аж подпрыгнула, когда услыхала ненавистную мне фамилию. «Зачем вам Бирман? — говорю. — Давайте я сыграю мачеху Золушки!». Она мне на это отвечает: «У вас лицо доброе, а мачеха должна быть противной». Каков комплимент и, одновременно, шпилька противной Симке! «Это, — говорю, — я сейчас добрая, потому что разговариваю с приятной собеседницей, но, если надо, могу стать противной». Изменилась в лице и сварливым голосом стала отчитывать Кошеверову за то, что она плохо вымыла посуду, будто она моя падчерица. До Малой Вишеры не доехали, а роль уже была моя. Кошеверова мне понравилась, чувствую, что с ней будет работать легко и приятно. Совсем не так, как с полубезумным Эйзенштейном, который на съемках орет на всех, топает ногами и швыряется всем, что попадется под руку. Так что мне предстоят съемки в двух хороших картинах. С Любочкиным Гришей все предельно ясно — он снимет очередной свой шедевр, его картины неизменно пользуются успехом. У Кошеверовой опыта гораздо меньше, но в ней чувствуется режиссерская хватка, и сценарий, который я прочла в поезде, очень хорош. Сейчас людям нужны веселые добрые сказки; я уверена, что картина будет иметь успех. Рассказала о том, как я перехватила роль мачехи, Алисе Георгиевне. Она смеялась до слез и сказала, что как я была «сорванцом», так им и осталась. В Камерном дела идут хорошо. После того как Таирова наградили орденом⁹, отношение к нему со стороны коллег изменилось. Признали за ним место в искусстве и больше не нападают.

Радуюсь за Ниночку. Я не писала, забыла, что Таиров доверил ей постановку спектакля «Верные сердца» про ленинградцев. Под собственным присмотром, иначе у него и быть не могло, но сильно не вмешивался в то, что делала Ниночка. Можно сказать, что она работала самостоятельно. Поэтесса Ольга Берггольц, по чьим стихам делалась постановка, сестра актрисы Камерного Марии Берггольц. Она приезжала на премьеру и осталась довольна. Вообще все остались довольны, в том числе и Таиров. Критики в один голос хвалят Ниночкину постановку. У меня, Фирочка, такое предчувствие, что Таиров готовит Ниночку на свое место, хочет передать ей театр «по наследству», когда отойдет от дел. Ниночка же для них с Алисой Георгиевной как дочь. Грустно мне думать о том, что когда-нибудь в Камерном не будет Алисы Георгиевны и Таирова. Без них это будет совсем другой театр. Алиса Георгиевна, вроде бы в шутку, интересуется, не надумала ли я вернуться в Камерный, но на самом деле я чувствую, что она говорит серьезно — меня снова приглашают туда. Таким же шутливым тоном отвечаю, что пока не надумала. Что было, то быльем поросло, но возвращаться в Камерный я не собираюсь. Думаешь, только Алиса Георгиевна делает мне намеки? Нет! Юрий Александрович тоже периодически «засылает сватов». В роли свата выступает Ирочка. Ему, видишь ли, позарез нужна такая характерная актриса, как я. Признаюсь честно, иногда я думаю — а не уйти ли мне к нему. Не знаю, помнишь ли ты, но он сейчас руководит Театром имени Моссовета, который в негласной театральной «табели о рангах» стоит много выше нашего театра драмы. На самой вершине — Малый и Художественный, а ступенькой ниже — Вахтанговский, Камерный и Моссовета. Надо отдать Ю.А. должное — он не очень-то талантлив, но знает свое дело, чувствует зрителя и умеет организовать людей. У него все работает как часы. К тому же Ирочка утверждает, что Ю.А. сильно изменился за последние годы — стал терпимее к людям и т. п. Не знаю. Не верю в то, что взрослые люди способны меняться, а если и способны, то не в лучшую сторону. К тому же в театре Ю.А., кроме него, есть еще и «царица», его бывшая жена Вера Марецкая. Она — прима. Редкий случай, Фирочка, — люди давно расстались, но мужчина тем не менее находится у женщины под каблуком. Вот я и задумываюсь, стоит ли поддаваться уговорам. С другой стороны, раз уж он зовет меня, да еще так настойчиво, то, значит, я ему нужна и могу рассчитывать на хорошие, интересные роли. И сами постановки у Ю.А. интереснее, чем у Охлопкова, что верно, то верно. Охлопкову, при всей моей любви к нему (и как к человеку, и как к режиссеру), не хватает элегантности, изящества. Но, кроме Охлопкова, у нас есть режиссер Страдомская, и вот это, Фирочка, скажу я тебе, такая холера, что и представить страшно. Тиранша! Деспот! Калигула в юбке! Всех нас замордовала. Непонятно почему она имеет большое влияние на Охлопкова. Знаю, о чем ты сейчас подумаешь, но дело не в этом. Отношения между ними сугубо рабочие. Я предполагаю, что Охлопков, будучи по натуре человеком мягким, ценит в Страдомской те качества, которых ему недостает. Ох, Фирочка, она всех нас замучила. Навязала Охлопкову для постановки нудную пьесу «Капитан Костров» (я в ней играю), поставила ее из рук вон плохо и удивляется, что спектакль не пользуется успехом. «Ах-ах! Это же второй Островский!» Как бы не так! Постеснялась бы кощунствовать. Пьесу написал Файко¹⁰, тот самый, что написал «Человека с портфелем». Я с ним знакома (он сосед Леночки Б.¹¹) и скажу тебе, положа руку на сердце, что до Островского ему как мне до балерины Улановой¹² (она, к слову будь сказано, жена Ю.А.). Играю в «Капитане» без какого-либо удовольствия. Расстраиваюсь, когда читаю в газетах ругань критиков, но понимаю, что это¹³ не похвалишь даже при всем желании.

Еще кое-что хотела бы написать, но не могу — рука устала несмотря на то, что писала я в три приема. Наверное, никогда не писала таких длинных писем. Надеюсь, что мне удалось реабилитироваться перед тобой за столь долгое молчание.

Целую тебя, милая моя Фирочка.

Твоя Фаня.

Примечания

1. Имеется в виду годовщина Октябрьской революции, отмечавшаяся в СССР 7 ноября.

2. Очкин Алексей Дмитриевич (1886—1952) — известный советский хирург, доктор медицинских наук, профессор. В 1934—1952 годах заведовал хирургическим отделением Кремлевской больницы.

3. Речь идет о музыкальной комедии «Весна», снятой в 1947 году режиссером Григорием Александровым в Чехословакии на киностудии «Баррандов» (Прага).

4. Элуль — шестой месяц года по иудейскому календарю.

5. Йорцайт — годовщина смерти у иудеев, день, в который положено зажигать поминальные свечи в память об умерших.

6. Шнобл (шнобель) — клюв, нос (идиш).

7. 2 Сергей Эйзенштейн родился и вырос в Риге.

8. Фаина Раневская напрасно обижалась на Сергея Эйзенштейна. Сохранилась записка председателя Комитета по делам кинематографии при Совете Народных Комиссаров СССР (министра кинематографии) Ивана Большакова, написанная им Александру Щербакову, партийному чиновнику, помимо прочих дел курировавшему в то время кинопроизводство:

«Тов. Щербакову А.С.
Эйзенштейн очень просит утвердить на роль Ефросиньи в фильме «Иван Грозный» актрису Раневскую. Он прислал фотографии Раневской в роли Ефросиньи, которые я направляю Вам. Кроме того, он прислал ее пробу на пленке, которую я пошлю к Вам завтра. Мне кажется, что семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах, и поэтому утверждать Раневскую на роль Ефросиньи не следует, хотя Эйзенштейн будет апеллировать во все инстанции.
И. Большаков».

9. В 1945 году Александра Таирова наградили орденом Ленина.

10. Файко Алексей Михайлович (1893—1978) — известный советский драматург.

11. Речь идет о Елене Сергеевне Булгаковой. Алексей Файко жил в писательском доме по адресу: Нащокинский переулок, дом № 3/5 на одной лестничной площадке с Булгаковыми.

12. Уланова Галина Сергеевна (1910—1998) — известная советская балерина и балетный педагог. В 40-х годах прошлого века состояла в браке с Юрием Завадским.

13. Слово «это» подчеркнуто два раза.