30 ноября 1964 года

Здравствуй, Фирочка!

Проводила гостью и решила написать тебе. Хочется с кем-то поделиться (не посплетничать, а именно поделиться мыслями), и, кроме тебя, я ни с кем этого сделать не могу. Ты умеешь хранить тайны, а расскажи я Ниночке или Любочке, так по Москве пойдут сплетни о несчастной женщине, про которую и без того много сплетничают. Любочка расскажет «по секрету» Грише, Ниночка — Алисе Георгиевне и пойдет-закрутится.

Этой ночью мне снилась Павла Леонтьевна, и я проснулась в печальном настроении. Потом вспомнила, что сегодня — первый день Хануки, и немного приободрилась. Репетиция в театре прошла на удивление спокойно, что у нас бывает редко. Задерживаться в театре я не стала, решила, что лучше немного прогуляюсь, благо погода была хорошей. Выхожу в фойе и вижу горько плачущую женщину. Стоит, бедняжка, отвернувшись к стене и рыдает. А на нее никто не обращает внимания. Проходят мимо, будто бы так и положено, чтобы в фойе кто-то рыдал. Я ее сначала не узнала — поди узнай со спины. Просто я, в отличие от других, не могу пройти мимо плачущего человека. А тут меня еще в сердце будто иголкой кольнуло. Я вспомнила, как когда-то, давным-давно, сама рыдала так горько у входа в Большой театр и никто, кроме моей дорогой Екатерины Васильевны, не обратил на меня внимания.

Я подошла к бедняжке, взяла ее за локоть и спросила, в чем дело. Она обернулась, отняла руки от лица, и я ахнула — то была Валентина Серова!¹ Я давно ее не видела, она за это время сильно изменилась, но я ее узнала и она меня тоже узнала несмотря на то, что была в невменяемом состоянии. Бросилась мне на шею, словно я ее мама, и зарыдала еще горше. Между рыданиями она пыталась что-то сказать, но я смогла разобрать только «Юрий Александрович». Ясное дело, кто же у нас, кроме него, может довести человека до слез? Я отвела ее в туалет, заставила умыться холодной водой, а затем отвезла к себе домой. Оставлять ее в таком состоянии мне совершенно не хотелось — еще, чего доброго, руки на себя наложит. Видела бы ты, Фирочка, как ее трясло.

Дома у меня она начала с того, что махнула залпом стакан водки. Я накрыла на стол, поставила графинчик, рюмочки, но она взяла стакан, налила, выпила и не стала закусывать. Увидев такое дело, я убрала графинчик, налила ей чаю и завела разговор. Начала я с невинного вопроса о делах, но ее словно прорвало. Она стала рассказывать, что в Театре киноактера, где она сейчас служит, ей плохо. Работы нет, отношение гадкое и т. п. Понимаю ее прекрасно, сама прошла через все это. И вот она решила попробовать вернуться в Театр имени Моссовета². Пришла к Завадскому, а тот грубо выставил ее за дверь. Сказал, что ему не о чем с ней разговаривать, и выставил. Ладно, я могу его понять. Серова ненадежна, она может сорваться в запой в любой момент. Но можно же отказать в вежливой форме. И, кроме того, надо же понимать, кто по какой причине пьет. Одни пьют от своей невоздержанности, а другие — с горя. Если занять пьющего человека делом, которое ему нравится, то бутылка отойдет на второй план. Взять хотя бы артиста Крючкова³. Было время (по молодости), когда он пил без меры по причине житейской драмы. Михаил Ильич даже выгнал его за это со съемок⁴. Но потом Крючков вошел во вкус актерства и стал пить с умом, так, чтобы это было не в ущерб работе. Я и сама могу выпить, но в выходной или вечером. Мне кажется, что если бы кто-то из режиссеров протянул бы Серовой руку помощи, то она бы выбралась из омута пьянства. Но ей не протягивают руки, наоборот — стараются утопить. Когда-то⁵ Симонов устроил ее в труппу Малого театра. Разумеется, в этом террариуме ее, молодую, красивую, веселую, встретили плохо. Но авторитет Симонова в то время⁶ был настолько велик, что никто и пикнуть не посмел. Но добились своего не в открытую, а исподтишка. Знали, твари, что человек слаб на выпивку, и как-то раз перед спектаклем устроили отмечание чьего-то дня рождения. «Ах-ах, мы по маленькой, чисто символически, чтобы уважить», — и налили Валентине вместо шампанского полный фужер коньяка. Сами втянули, спровоцировали и сами же устроили над ней товарищеский суд. Попробовал бы кто устроить такую пакость с Веркой или Симкой! Да они бы до ЦК дошли бы и в результате судили бы провокаторов. Но Валя не такая. Она робкая, теряется, когда на нее нападают. Растерялась и не смогла сказать ни слова в свою защиту. С театром Ленинского Комсомола история была примерно похожей, но с другой подоплекой⁷. Нужно было убрать соперницу, и снова перед спектаклем устроили посиделки с водкой. Знаешь, Фирочка, в любой труппе есть хотя бы один сильно пьющий актер. В семье, как говорится, не без урода. Но в приличных труппах, там, где большинство составляют приличные люди, принято присматривать за пьяницами, чтобы не дать им сорваться перед спектаклем или перед репетицией. Иногда даже устраивается что-то вроде посменного дежурства — сейчас я при нем побуду, а потом ты. А что делать? Все мы люди, у всех нас есть недостатки, и мы должны помогать друг другу.

В личной жизни ей, бедной, тоже не везет. Первый муж погиб⁸, с Симоновым они расстались, сын (от первого мужа) непутевый, дочку (от Симонова) мать ей не отдает. Мать у нее та еще змея, завидовала дочери, пока та была на пике славы (она тоже актриса), а теперь смотрит на ее страдания и злорадствует — чем выше взлетишь, тем больнее падать! Родная мать, Фирочка, ты только представь! Забрала у Валентины дочку, мол, нечего ребенку жить у пьяницы, и видеть ее не желает. А если бы Валентине пришлось бы заботиться о дочке, то она бы вряд ли пила так сильно. Ответственность обязывает, да и тоски было бы меньше. Ты знаешь, Фирочка, я всегда удивлялась тому, что ее сын воспитывается где-то в интернате. Объяснение, будто они с Симоновым заняты настолько, что не могут уделять ребенку достаточно времени, всегда казалось мне надуманным. Можно же нанять няню, тем более что деньги на это были, можно у матери помощи попросить, да и вообще как-то странно все это. Павла Леонтьевна тоже была занята, но всегда находила время для Ирочки, а так за ней присматривала Тата. Екатерина Алексеевна, уж на что занятой человек, тоже находила время для своей дочери. И ее мать помогала с девочкой. Но в интернат? При живых родителях? Оказалось (это Валентина сегодня мне рассказала), что на отправке мальчика в интернат настоял Симонов. Я его, Фирочка, ненавидела за его антисемитизм, а теперь ненавижу еще больше. Мальчик напоминал ему о первом муже Валентины, к которому он ее безумно ревновал. Вот скажи мне, милая, — ревновать к покойнику это нормально? Мне кажется, что нет. А если уж ты такой Отелло, то не женись на вдове с ребенком. Найди себе юную девственницу и упивайся тем, что ты у нее первый и единственный. Симонов лишил Валентину сына и вообще всячески третировал, даже руку на нее поднимал. Никакой поддержки она от него не видела. Что это за человек, видно хотя бы по тому, что он написал незадолго до их расставания. Сначала было «Жди меня», а потом вот это (я записала с ее слов, эти стихи где-то опубликованы):

Я не могу тебе писать стихов — Ни той, что ты была, ни той, что стала. И, очевидно, этих горьких слов Обоим нам давно уж не хватало... Упреки поздно на ветер бросать, Не бойся разговоров до рассвета. Я просто разлюбил тебя. И это Мне не дает стихов тебе писать.

Ладно — разлюбил, с кем не бывает. Но зачем объявлять об этом всему миру. Я скажу зачем — чтобы сделать человеку больно. Садист, настоящий садист! Ненавижу его! Валентина просидела у меня пять часов, и все это время говорила она, а я слушала. Боже мой! Эта женщина стоит у края бездны, и никто не хочет ей помочь! А она кому только не помогала, когда у нее была возможность. Например, я знаю, что Елене Тяпкиной⁹ она помогла получить квартиру. Та пожаловалась ей на свои жилищные условия, просто так пожаловалась, без всякой задней мысли, а Валентина приехала в Мосгорисполком к Селиванову (был там такой цербер, у которого снега зимой не допросишься) и стукнула кулаком по столу. Как так? Заслуженная артистка! Сын погиб на фронте! Надо помочь! Она очень решительная, когда хлопочет за других. И что ты думаешь? Кто-то помнит добро? Никто! Никто добра не помнит!

Больно смотреть, как в расцвете лет пропадает человек, талантливая актриса и красивая женщина! Утешила ее, как могла, сказала, что она в любой момент может приходить ко мне для того, чтобы посоветоваться или излить то, что накопилось на душе. «Чем пить, — сказала, — лучше приходи ко мне, Валечка». Мы уже перешли на «ты». Она ушла успокоенная. Ах, Фирочка, какая же она красавица! Даже годы с невзгодами ее не портят! Мне бы хоть капельку такой красоты...

Завтра решила поговорить с Завадским. Не просить, чтобы он ее взял (он ее не возьмет), а просто объяснить ему, как надо разговаривать с людьми. Азохнвей! Семидесятилетнего мальчика Юрочку надо учить разговаривать с людьми! Ужас!

Насчет Валентины поговорю с Охлопковым. Не знаю, возьмет ли он ее, но буду умолять. Если надо — то и на колени встану. Человека надо спасать. У нас очень любят говорит о человеке вообще, а конкретные люди сплошь и рядом остаются без помощи. Как странно, как ужасно устроен мир! Пятнадцать лет назад перед Серовой пресмыкались, искали ее дружбы, надоедали просьбами о помощи, носили на руках, а сейчас делают вид, что не узнают ее. Вот у нас в театре она рыдала добрых полчаса, но к ней так никто, кроме меня, и не подошел. Отец мой, да будет благословенна его память, был тысячу раз прав, когда говорил, что люди могут простить все, кроме успеха. Я тогда удивлялась, не понимала, говорит ли он всерьез или шутит, а теперь понимаю. Успеха люди не прощают никогда. Даже в нашем Котельническом замке, где, казалось бы, все знаменитые и успешные, народ друг дружке люто завидует. В гости к соседям зайти противно, не хочется слушать их шипение, поэтому практически перестала ходить. Гостей тоже постепенно отваживаю. Это очень просто сделать — если не накрыть к приходу роскошный стол, то в следующий раз не придут. Приходят же не для того, чтобы проведать меня, а для того, чтобы почесать языки и выпить-закусить. Постепенно становлюсь нелюдимой. А какой смысл общаться с теми, кто всякий раз говорит одно и то же? Они и рта не успевают раскрыть, как я уже знаю, что они скажут. Неинтересно, скучно. Лучше перечитать Пушкина или Чехова. Только их и можно читать, а еще Толстого и Достоевского. Ниночка недавно подсунула мне Ремарка, так я и трех страниц не смогла прочесть — дрянь! Но все хвалят. А я старомодная, я не такая, как все. И ты тоже не такая. Мы с тобой знакомы столько лет, но нам тем не менее очень интересно общаться. Каждый твой приезд для меня праздник. Двум умным женщинам всегда найдется о чем поговорить. А на дураков мне тратить время жаль. Не так уж и много его у меня осталось.

Мечтаю переехать из нашего «замка» в какое-нибудь тихое место. Корю себя за то, что так радовалась, когда мне предложили здесь квартиру. Подарок судьбы! Увы, Фирочка, в этом подарке больше горечи, нежели меда. К тому же все в этой квартире напоминает мне о Белле. Вот здесь она спала, вот здесь она сидела... О, как же несправедливо к нам отнеслась жизнь! Мы полюбили друг друга и стали дружны так, как полагается родным сестрам, только после того, как моя дорогая Белла заболела и стало ясно, что дни ее сочтены. Нет бы раньше! Стоит мне только подумать о Белле, как я начинаю плакать. Самое ужасное во всем этом то, что уже ничего нельзя изменить. Начала задумываться о том, как бы я прожила свою жизнь, если бы мне дали возможность прожить ее заново. Точно знаю, что сама не поехала бы в Крым и удержала от этого нашу труппу и еще точно знаю, что в Камерный театр ходила бы только как зритель. Перебирала в памяти театры, в которых мне довелось служить, и поняла, что лучше всего для меня было бы держаться Рудина. Куда он, туда и я. Судьба в его лице послала мне бесценный дар — такого замечательного режиссера, а я этого дара не оценила. Погналась за химерой, мечтала о Камерном, и в результате имею то, что имею. Это меня общение с Серовой настроило на печальный лад, Фирочка. Как хорошо, что у меня есть ты, моя умная, добрая, все понимающая подруга. Вот написала тебе письмо и сразу на душе стало легче. После сообщу, удалось ли мне пристроить Валечку куда-нибудь. Надеюсь, что удастся. Наверное, тебе надо объяснить, что сейчас представляет собой Театр киноактера, чтобы ты поняла, почему она хочет оттуда уйти. Сейчас этот театр окончательно превратился в биржу. Там можно годами ждать роли, а для актеров, помнящих лучшие времена, нет ничего страшнее такого ожидания.

Такие вот дела, моя милая.

Целую тебя и желаю тебе всего хорошего. Мы с тобой, милая моя, так настрадались в жизни, что вправе впредь рассчитывать только на хорошее.

Твоя Фаня.

Примечания

1. Серова (Половикова) Валентина Васильевна (1919—1975) — известная советская актриса театра и кино. Вторым мужем ее был писатель Константин Симонов.

2. Валентина Серова служила в труппе Театра имени Моссовета в 1951—1959 годах.

3. Крючков Николай Афанасьевич (1911—1994) — известный советский актер театра и кино.

4. Речь идет о картине «Тринадцать», снятой в 1936 году.

5. В 1950 году.

6. Имеется в виду — при жизни Сталина.

7. В этом театре Серова служила в 1933—1941, 1943—1950 и 1959—1964 годах.

8. Серов Анатолий Константинович (1910—1939) — советский военный летчик, комбриг (1939). Участник гражданской войны в Испании. Погиб 11 мая 1939 года при выполнении учебного полета.

9. Тяпкина Елена Алексеевна (1900—1984) — советская актриса театра и кино. Снималась вместе с Валентиной Серовой в картине «Жди меня» (1943), снятой режиссером Александром Столпером по произведениям Константина Симонова.