14 мая 1974 года

Здравствуй, Фирочка!

Пишу и плачу. Не могу поверить, что ты все-таки уезжаешь. Желаю тебе, милая моя, легкой дороги и всяческих благ на новом месте. Как говорил мой отец, да будет благословенна его память, — если уж менять, то с выгодой.

Я уговариваю себя — Фирочка так решила, она знает, что делает, но в глубине души у меня занозой сидит мысль о том, что ты совершаешь ошибку. Боже меня упаси снова отговаривать тебя от отъезда. Все, что я думаю по этому поводу, я уже написала. Наверное, мне просто не хочется, чтобы ты уезжала. Ведь это означает, что мы с тобой больше не увидимся. Переписываться тоже вряд ли станем. Я не могу переписываться, зная, что мои письма будет читать кто-то, кроме адресата. Лучше звонить иногда. Мне это нетрудно и ненакладно. Разговоры слушают, но вряд ли кто-то из слушателей понимает беглый идиш. Я буду звонить тебе, милая моя. Сообщи мне номер телефона. У тебя же там непременно будет телефон. На Земле Обетованной, я думаю, у всех есть телефоны.

Хочу сказать тебе вот что, милая. Вообще-то собиралась сказать при встрече, но вдруг забуду. Если ты захочешь вернуться, то дай мне знать. Я выхлопочу тебе разрешение. Некоторые возвращаются. Среди моих знакомых есть такая семья. Их тоже, как и тебя (это я не начинаю отговаривать, а просто рассказываю историю), уговорили ехать племянники. Когда они увидели, в какую дыру они попали — деревня в пустыне, ни деревца, ни кустика, — они не поверили своим глазам. Ну и все остальное на месте оказалось не таким, как виделось издалека. Слава Богу, им было кому помочь и у них было на что вернуться. Теперь они живут на окраине Москвы — в Кузьминках, в однокомнатной квартирке, а раньше жили в трех комнатах в Столешниковом переулке. Потратили кучу денег, кучу сил и кучу нервов только для того, чтобы поглядеть на обетованную землю. Да и той толком не видели. Но довольны тем, что смогли вернуться. Уехать трудно, а вернуться в сто раз труднее, но я, если будет надо, ради тебя горы сворочу, ты только скажи. Вот это главное, что я хотела тебе сказать. Боюсь, что при встрече сразу же расплачусь и двух слов связать не смогу. Очень огорчаюсь, что вы взяли билет на поезд впритир к венскому рейсу. Можно же было провести пару дней в Москве, чтобы мы смогли наговориться перед разлукой. Остановились бы у меня, передохнули бы и полетели дальше. У меня и твоему «конвоиру» тоже нашлось бы место. Он мог бы занять одну комнату, а мы с тобой расположились бы в другой. Мы напоследок прогулялись бы по нашим любимым местам, сходили бы в театр... Жаль, очень жаль, что мы с тобой сможем провести вместе всего несколько часов. Да и то твой «конвоир» вряд ли даст спокойно поговорить. Не хочу называть его по имени, этого шлимазла¹, твоего семиюродного племянника, зову его «конвоиром». Не видела его ни разу, но не люблю его за то, что он тебя увозит.

У нас в театре многие тоже хотят ехать. Пристают ко мне — а почему вы не хотите? Мне смешно. Даже если бы я не знала про заграничную жизнь от Беллы, которая рассказывала мне все как есть, ничего не утаивая и не приукрашивая, то в мою голову все равно бы не пришла мысль об отъезде. Я прошла через этот соблазн полвека назад, а то бы уплыла из Крыма в Турцию. Но я понимаю, что как актриса там никому не буду нужна. Где там мои зрители? Так и отвечаю: «Не хочу, потому что не знаю, что я там буду делать, и вам тоже не советую». Это инженеру или ученому все равно где работать, а артист может существовать лишь в своей родной среде. Но дураков разве переубедить? Им все рисуется в розовых красках. Умоляю, Фирочка, не подумай, что я намекаю на тебя, я понимаю, почему ты едешь. У тебя другой случай, ты пенсионерка, и ты не актриса. Я сейчас говорю про актеров. Актер не может существовать без зрителей и не может перейти с русской сцены на заграничную. Такое возможно только в балете, потому что балет немой, без языка, но далеко не всякий «немой» там пригодится. Вот тебе пример — недавно уехала акробатка Евтихова². Она бросила своего партнера, несмотря на то что они многие годы жили как муж и жена, только расписаны не были. Партнер ехать не собирался — он русский, что ему там делать? Уговаривал ее остаться, но не смог уговорить. Эта парочка была одной из самых богатых на эстраде. Они заколачивали бешеные деньги, выступали где только могли, им везде были рады. А что Евтихова сможет заработать там? Там ее не знают, партнера у нее нет... Не понимаю, что побудило ее уехать. И не понимаю, почему не хочет ехать моя портниха Галя. С ее-то мастерством и ее хваткой она там быстро бы стала хозяйкой модного ателье. Брат ее уехал, а она не захотела, осталась с дочерью в Москве. В общем, кому стоило бы уехать, те остаются, а кому ехать не стоит — уезжают. Ладно, хватит про это, а то ты будешь думать, что я потихоньку пытаюсь тебя переубедить.

Новостей у меня нет. Попытались заманить меня в одну картину, но я даже разговаривать не стала. Ты знаешь, Фирочка, мой характер — если я сказала: «С меня довольно кино», то никаких предложений принимать не стану. С каждым годом испытываю к кино все большее отвращение. Не понимаю того, что сейчас снимают. Недавно «оскоромилась», как сказала бы Тата, решила посмотреть «Детей Ванюшина». Эту пьесу еще Синельников до революции ставил, и в Москве у Корша³, и в провинции. Помню в Харькове я в «Детях» Аню играла. Захотелось сравнить ту старую трактовку с нынешней. Позвала с собой Ниночку, чтобы было с кем обсудить увиденное, но обсуждать было нечего. Мы вышли из кинотеатра, переглянулись, сказали хором неприличное слово, и на этом наше «обсуждение» закончилось. Из хорошей трагической пьесы сделали никудышный фильм. Одна актриса переигрывала так, что в глазах рябило, а все остальные недоигрывали. Такое впечатление, будто их совершенно не интересует, понравится картина зрителям или нет. Вот за это я, Фирочка, и не люблю современное кино, за то, что оно сплошь и рядом посредственное, равнодушное, никудышное. Талантливые мастера уходят, а на смену им приходят бездарные неумехи. Тьфу! И они еще хотят, чтобы я у них снималась! Никогда! Достаточно позора на мои седины. В кино я больше ни ногой.

Здоровье хромает, но я держусь. Стараюсь как можно больше бывать на воздухе и как можно меньше нервничать. Первое, в отличие от второго, не сложно.

Ни о чем больше писать не хочется. В голове только одна мысль: «Фира уезжает». Плачу. В будущем году нашей дружбе исполнится 70 лет! А мы не сможем встретиться и выпить по этому поводу рюмочку-другую. Ох, Фирочка, что же ты делаешь, милая?

Целую тебя тысячу раз. Люблю тебя безмерно. Желаю тебе счастья и всяческих благ на новом месте. До встречи! Попрошу водителя взять фотоаппарат. Мы с тобой непременно должны сфотографироваться на память. Поставлю фотографию на стол и каждый день буду вспоминать тебя и молиться о том, чтобы ты никогда бы не пожалела о принятом решении.

Твоя Фаня.

P.S. Поезжай, Фирочка, поезжай, если тебе так хочется. Не обращай внимания на меня, старую эгоистку. Я просто боюсь потерять одну из двух моих подруг. Никого у меня не осталось на этом свете — только ты и Ниночка. Я всех пережила. Боже мой, я пережила даже Ирочку. До сих пор не могу поверить в то, что ее нет. Помню ее совсем девочкой. Когда мы познакомились, ей было всего десять лет. Всего десять! Я как-то сказала ей: «Вот умру я, и тогда ты поймешь...» Я всегда считала, что она меня переживет, а вышло иначе. Ты и Ниночка. Больше никого у меня нет. Остальные не в счет. Это не близкие и не свои. Это люди, случайно оказавшиеся вблизи. Улавливаешь разницу? Мы с тобой в последние годы не виделись, но пока ты жила в Баку, мы могли встретиться в любой момент. Взять билет и приехать несложно. В Израиль я не прилечу, а ты не прилетишь в Москву. Мы расстаемся навек, и это очень грустно. Под впечатлением от твоего грядущего отъезда я пристаю к Ниночке, спрашиваю, не надумает ли она уехать. Бедная Ниночка, наверное, решила, что я впала в маразм. Нет у меня никакого маразма, есть только страх потери близких и дорогих мне людей. Рыдаю и желаю тебе счастья.

Примечания

1. Шлимазл — неудачник, недотепа, придурок (идиш).

2. Евтихова Зинаида Витальевна (1933—2011) — акробатка, выступавшая на эстраде в паре с Николаем Фатеевым с 1956 по 1973 год.

3. Русский драматический театр Корша — московский театр, существовавший под разными названиями в 1882—1933 годах. Был основан антрепренером и драматургом Федором Коршем.