10 октября 1972 года

Здравствуй, Фирочка!

После нашего последнего разговора у меня остался неприятный осадок. Обижаюсь на тебя сразу по двум поводам — за то, что собралась уезжать¹, и за то, что так долго от меня это скрывала. Что значит: «Не хотела расстраивать»? Не сегодня, так завтра я бы все равно расстроилась. Мне казалось, что между нами нет тайн. Я сильно расстроена. Извини, что начинаю письмо с этого, но ты же знаешь мой характер. Я должна сказать то, что считаю нужным сказать. По телефону не смогла, ком подкатил к горлу, я еле успела закончить разговор до того, как разрыдалась. Рыдать по междугородной связи это слишком расточительно. Знай, Фирочка, что ты поступила нехорошо. Теперь стану подозревать, что ты от меня еще что-то скрываешь. Мы столько лет знаем друг друга, и вдруг ты преподносишь мне такой сюрприз!

Напиши хотя бы подробности — почему вдруг, куда именно, и откуда взялся этот твой Арик, сын Зельды? После того как я успокоилась, битый час вспоминала, кто такая Зельда. Вспомнила, но вот что у нее есть дети, я не знала.

Что за год такой — одна неприятная новость за другой? Ни единого просвета. Ирочка умерла, ты собираешься уезжать, в театре меня травят. Завадский взялся меня перевоспитывать (это на старости-то лет!). Он хочет, чтобы я ему ни в чем не перечила, иначе угрожает отнять у меня роль миссис Сэвидж. Точнее говоря, он не перевоспитывает меня, а шантажирует. Грядет восьмидесятилетний юбилей, он понимает, что осталось не так уж и много, и хочет запомниться всем корифеем, стоящим на высоком пьедестале. А я этому мешаю, постоянно порчу впечатление. Стоит только ему взобраться на пьедестал, как я одной-двумя фразами сбиваю его оттуда. Не из вредности, Фирочка, а только для того, чтобы он не сильно зазнавался. А то сочтет себя пупом земли, и с ним тогда совершенно невозможно станет общаться. Трудно общаться с человеком, стоящим на пьедестале, считающим себя непогрешимым и глядящим на всех свысока. У Таирова не было пьедестала, у Качалова не было, а Завадскому без этого никак нельзя. Лилипутам непременно нужен пьедестал.

Что у меня есть, Фирочка? У народной актрисы, которую узнают на улице и до сих пор изводят этим ужасным «Муля, не нервируй меня»? У меня есть миссис Сэвидж и Люси Купер². Две роли! Вот все мое сценическое богатство. Больше, наверное, я уже ничего не сыграю. С кино давно покончено, а у Завадского я новой роли вряд ли дождусь. Но черт с ними, с новыми ролями! Не отбирали бы старые. Но Завадский кружит надо мной, как коршун над зайцем. Ему не нравится, как я играю, он считает, что я «застоялась» в этом образе и т. д. Застоялась? Я никак не могу понять смысл этого слова применительно ко мне. Это лошадь в конюшне может застояться, а не актриса (или актер) в роли. Но Завадский упрям. Если уж он начал говорить о том, чтобы отобрать у меня роль, то рано или поздно он ее отберет. Можно не сомневаться. Вопрос только в том, когда это случится. Кто будет играть миссис Сэвидж вместо меня ясно — Марецкая. Кому же еще! Знаешь, Фирочка, я невероятно удивляюсь тому, какую власть она имеет над нашим Лилипутом. Они жили вместе полвека назад. С тех пор утекло много воды. Их сыну скоро стукнет пятьдесят. Но с каждым годом власть Марецкой над Лилипутом растет. Ни одна из его юных пассий (а их у него и сейчас несколько) не имеет на него такого влияния, как она. Я знаю, что она давно мечтает сыграть миссис Сэвидж. Это называется «прийти на готовенькое». Старая дура Раневская создаст образ, заставит режиссера выложиться, обеспечит спектаклю популярность, а потом явится наша Член Правительства³ и начнет снимать сливки. А вот ей кукиш! Лучше уж я отдам роль Орловой, а Верка пускай останется с носом. Году в 1905-м или в 1906-м моего отца пытался шантажировать один зас...ец из Варшавы. Отец сказал ему: «Молодой человек! Вы считаете, что я поступил плохо? Так идите и расскажите об этом людям, но не просите у меня денег за свое молчание». А после дома долго говорил о том, что шантажистам можно отвечать только таким образом. Стоит только поддаться, и они тебя с потрохами сожрут. Вот я и подумываю о том, чтобы опередить Завадского и отказаться от роли миссис Сэвидж самой. Жаль безумно, но что поделать. Как в том анекдоте: «Дело не в цимесе, Сара Наумовна, а в том настроении, с которым вы будете его кушать». Если я откажусь сама, то сохраню самоуважение и смогу настоять на том, чтобы моя роль перешла к Любочке, а не к Марецкой. Завадский оценит мою уступку, потому что он меня побаивается. Иначе бы давно меня сожрал. Остается только уговорить Любочку, которая терпеть не может роли старух, потому что боится, как бы ее не сочли старухой. Ей же вечные тридцать (на протяжении последних пятидесяти лет).

Жаль отдавать роль, но у меня нет другого выхода. Завадский выкручивает мне руки. Пытаюсь успокаивать себя тем, что чему бывать, того не миновать. Лучше я сама откажусь от роли, чем ее у меня отберут. Но все это так гнусно, так подло, так низко... Но что поделать? Подлость и низость стали нормой нашего бытия. Появилось очень удобное оправдание — списывать все на обстоятельства. Мол, сам я человек хороший, чуть ли не праведник, но обстоятельства вынуждают меня поступать таким подлым образом. Скажи мне, Фирочка, разве порядочность может зависеть от обстоятельств?

Я как-то раз напомнила нашему Лилипуту, что это мы с Любочкой отстояли «Миссис Сэвидж», когда спектакль хотели закрыть. Мы, а не он, ходили к Екатерине Васильевне и просили ее заступиться за нас. Она убедила Демичева⁴, и нас оставили в покое. Сомневаюсь, чтоб Екатерина Васильевна стала бы делать это ради Завадского. Она его уважает, но не любит. А нас с Любочкой она любит и старается нам не отказывать. Но мы (упаси Бог!) не злоупотребляем ее добротой, обращаемся только в самом крайнем случае. Я так и скажу Завадскому: «Раз мы с Любовью Петровной спасли "Миссис Сэвидж", значит, ей меня и сменить!» И пусть только попробует возразить! Ему же хуже будет. Я так устала от всего происходящего, Фирочка, что мне проще отдать роль самой, чем нервничать каждый день — не отберут ли ее сегодня? Здоровье уже совсем не то, память начала прихрамывать (не хромать, а пока что только прихрамывать), надо бы и поберечь последние силы. Слава Богу, я не бедствую. Стану играть в «Тишине», а в свободное время писать мемуары. Признаюсь (только тебе, никому еще не говорила!), что меня в последнее время одолевает желание сесть за мемуары. Не столько о себе хочется мне написать, сколько о людях, с которыми меня сводила жизнь. Я даже кое-что набросала для памяти. Люди, которых я знала, — мое самое большое богатство. Павла Леонтьевна, Екатерина Васильевна, Анна Андреевна, Волошин, Таиров, Качалов... Я, Фирочка, в свое время осталась недовольна воспоминаниями Павлы Леонтьевны. Да — недовольна. Моя дорогая Павла Леонтьевна писала о себе слишком просто и скромно. Ее воспоминания — это рассказ о дореволюционном и послереволюционном театре. Интересный, яркий рассказ. Но всей правды о себе она так и не рассказала, поскромничала. Из ее воспоминаний не видно, какая она была гениальная актриса. Мне хочется восполнить этот пробел и многие другие пробелы. Работа титаническая. Не знаю, хватит ли у меня терпения и сил, чтобы ее сделать. Но попробовать хочется. Расспрашивала Алису Георгиевну о Таирове. Она, бедняжка, сильно сдала в последнее время. Почти не выходит из своей «кельи», память стала совсем плохой, очень быстро устает (у нее одышка). Не выпускает из рук ермоловского веера⁵. То говорит, что хочет, чтобы веер после ее смерти достался Ниночке, то просит похоронить ее вместе с ним. Очень печально наблюдать за всем этим. О ней мне тоже хочется написать. Алиса Георгиевна рассказала мне, помимо Таирова, о том, что Станиславский, в бытность ее в Художественном, пытался за ней приударять. Ее отказ стал причиной ее ухода к Марджанову. Алиса Георгиевна никогда никому об этом не рассказывала (даже Ниночке), а мне вдруг рассказала. У меня словно пелена с глаз упала. Я наконец-то поняла, почему Станиславский так ненавидел Таирова. Это было больше, чем взаимная неприязнь двух режиссеров, придерживающихся различных взглядов на искусство. Все гадали — какая кошка между ними пробежала? Оказалось, что не кошка, а Алиса Георгиевна. Смотрю на эту сильно немолодую (слова «старость» она не выносит) женщину и с грустью думаю о том, что с ее смертью прервется ниточка, связывающая нас с Камерным театром. Камерный окончательно уйдет в историю. Канет в Лету. Ужасно, Фирочка, но многие молодые люди даже не знают, что когда-то был такой театр. Тридцати лет не прошло, а уже забыли. И четверти века не прошло, как забыли! Какие-то античные театры помним, а Камерный — нет. Горько все это. О Камерном собираюсь написать много. Ниночка мне поможет.

О том, что на моей тумбочке скоро не будет места лекарствам, писать не хочу. Что толку писать об этом?

Очень грустно думать о том, что ты можешь уехать. Не могу понять, зачем тебе это надо. Когда уезжают молодые, я их еще могу понять. Но в нашем с тобой возрасте привыкать на новом месте очень трудно. Если бы я могла бы тебе запретить, то запретила бы. Но могу только сказать: «Фирочка, опомнись! Какая обетованная земля? Что тебя ждет на той земле? Что ты там будешь делать? Про пенсию мне можешь не писать. Я знаю, что пенсию ты получать будешь. Я спрашиваю вообще. Вот что ты там будешь делать? Одна в незнакомой стране среди незнакомых людей? И не тычь мне в нос своего Арика! Есть хорошее выражение по этому поводу: "Седьмая вода на киселе". Я уверена, что он сманивает тебя уехать не без задней мысли. Явно ему от этого будет какая-то выгода. Возможно, он собирается жить на твою пенсию или что-то еще. Родственные чувства могут угасать, по причине или без нее. Это я наблюдала неоднократно. Но ни разу я не видела, чтобы они вспыхнули на ровном месте, без какой-либо корысти. Не бывает такого, и не пытайся меня переубедить. У тебя не получится. Знаю я таких племянников, которые вспоминают о своих одиноких тетках только в Хануку⁶. Помнишь, я тебе рассказывала об одном таком зас...це, который пытался втереться ко мне в доверие под видом правнука родного брата моего деда по матери и преподнес мне розы, от запаха которых у меня сразу же заболела голова. Сколько лет прошло, а он ко мне носа не кажет. Обиделся на прохладный прием.

За этими делами совсем забыла рассказать тебе новость. Я помирилась с Лилей Брик⁷. Инициатива исходила от нее. Она позвонила мне и разговаривала в своей обычной манере, так, будто мы и не ссорились. Никаких извинений от нее я не услышала, но сам факт того, что гордячка Лиля позвонила мне и ласково со мной разговаривает, уже можно было считать извинением. Ладно, в память нашего давнего знакомства я не стала вредничать и тоже разговаривала ласково. Она пригласила меня к себе в Перделкино⁸, мы мило пообщались наедине. В будущем году будет отмечаться юбилей Маяковского⁹. Лиля предложила мне подготовить программу из его стихов. Я отказалась. Маяковский не мой поэт, и вообще, его стихи нельзя читать со сцены старикам. Их должны читать молодые — раз-два, раз-два! Между нами говоря, я его стихов не люблю и Лиле это прекрасно известно. Я говорила ей об этом, еще когда Маяковский был жив.

Теперь написала все, что собиралась.

Целую тебя, Фирочка.

Твоя Фаня.

Примечания

1. Имеется в виду эмиграция в Израиль.

2. Роль Фаины Раневской в спектакле «Дальше — тишина».

3. Вера Марецкая сыграла главную роль в картине «Член правительства», снятой на киностудии «Ленфильм» в 1939 году режиссерами Александром Зархи и Иосифом Хейфицем.

4. Демичев Петр Нилович (1918—2010) — секретарь ЦК КПСС, ведавший вопросами культуры в 1961—1974 годах.

5. Незадолго до своей кончины великая русская актриса Мария Ермолова подарила свой веер актрисе Александре Яблочкиной, а та, в свою очередь, в 1948 году передала его Алисе Коонен, желая утешить ее после запрета спектакля Камерного театра «Веер леди Уиндермир», поставленного по одноименному произведению Оскара Уайльда.

6. Намек на ханукальный обычай дарить детям деньги. То есть — вспоминают, когда им что-то нужно.

7. Брик Лиля Юрьевна (1891—1978) — «муза русского авангарда», любовница Владимира Маяковского, сыгравшая большую роль в жизни поэта.

8. Так написала Раневская вместо «Переделкино». С конца 1960-х годов Лиля Брик жила в подмосковном поселке Переделкино в собственном доме.

9. 80-летие со дня рождения.