Глава пятнадцатая. В раю

«Паруса уплывают на север,
Поезда улетают на юг,
Через звезды, и пальмы, и клевер,
Через горе и счастье, мой друг.
Все равно — не протягивай руки,
Все равно — ничего не спасти.
Только синие волны разлуки.
Только синее слово «прости»...»

Георгий Иванов, «Только темная роза качнется...»

На месте оказалось, что Павел Анатольевич нисколько не преувеличивал. В Святогорске действительно был рай. Смешанный лиственно-сосновый лес, река, солнце... Санаторий был новым, построенным всего три года назад, просторным, светлым. Театр — дощатое строение, чем-то напомнившее Фаине Летний театр в Малаховке, как раз заканчивали строить — зал на триста мест, удобная сцена, бархатные кулисы. Декорации изготавливаются в мгновение ока, от добровольных помощников нет отбоя...

— Я и не думал, что вы приедете, — честно признался главный врач, внешностью и манерами напомнивший Фаине таганрогского доктора Шимановского — такой же пожилой, добрый и энергичный, только борода узкая, клинышком. — Признаться честно, когда мне из Киева отказали, я в Москву в сердцах письмо написал. Пожаловаться хотелось на наших бюрократов. А на то, что мне из Москвы артистов пришлют, я и надеяться не смел.

Кормили в шахтерском санатории как на убой. Еда была простой, но сытной. Если каша, то со сливочным маслом, если борщ, то с мясом и такой густой, что ложка в нем стояла, не падая. Котлеты в ладонь и тех котлет две на порцию. Добавку можно было просить сколько угодно раз. Между обедом и ужином полагался полдник — молоко с булкой. Практичные шахтеры дарили актрисам не только букеты полевых цветов, но и фрукты. Корзинами, благо фрукты здесь стоили копейки. Фаина не питалась так обильно со времен отъезда из родительского дома. То денег не хватало, то времени, то еды. Очень скоро платья, прежде сидевшие на Фаине свободно, стали ей тесны.

— Фаиночка, не обессудьте, но если так пойдет и дальше, то я буду вынужден отдать вашу роль в «Саду» Кречетовой, — поддразнивал ее Рудин. — У Чехова сказано: «Шарлотта Ивановна в белом платье, очень худая, стянутая», а вы уже далеко не худая.

— Отдавайте, — соглашалась Фаина, потому что в раю совершенно не хочется спорить, — а мне взамен дайте играть Варю.

Роль Раневской Фаина не просила даже в шутку, потому что Раневскую играла Павла Леонтьевна.

Во время работы в Передвижном театре вставали рано, а ложились поздно — специфика. Сначала надо добраться до Леонтьевского переулка, где базировался театр, затем на тряском грузовике ехать на место выступления, выгружаться, готовиться, играть, загружаться, ехать обратно. По возвращении в Леонтьевский начинали разбирать сыгранные спектакли или репетировали. Выступать приходилось по пять дней в неделю, редко — четыре.

А в санатории был рай. Раневская и Вульф просыпались утром от солнца и пения птиц, вставали не сразу, позволяли себе понежиться в мягких постелях. Затем не спеша шли завтракать. После завтрака немного гуляли по территории, наслаждаясь утренней прохладой. В десять часов шли на репетицию и репетировали до обеда. Затем — тихий час, когда кругом царила тишина и даже мухи, казалось, не осмеливались жужжать (за порядком здесь следили ой как строго). После тихого часа — полдник, затем прогулка по лесу, где всегда было прохладно или чтение в комнатах, которые по-больничному назывались «палатами». Ужин для артистов начинался на полчаса раньше положенного, потому что пока ужинали отдыхающие, артисты готовились к спектаклю.

Играть надо было каждый вечер, кроме понедельника. Играли с удовольствием, на пределе возможностей. Для такой благодарной публики, как шахтеры, иначе играть было невозможно. Во время спектакля в зале царила полная тишина, которая после занавеса взрывалась такими оглушительными аплодисментами, что колыхались кулисы. Кланяться выходили по пять-шесть раз. Павла Леонтьевна, скучавшая по преподавательской работе, сокрушалась о том, что в санатории было невозможно организовать драмкружок. Люди приезжают всего на четыре недели, пока сценические азы растолкуешь, уже прощаться пора.

В Святогорске Фаина стала матерью Павлы Леонтьевны. В пьесе «Волчьи души»¹ Джека Лондона она сыграла роль миссис Старкуэтер, супруги финансового магната, а Павла Леонтьевна — роль дочери Старкуэтеров Маргарет, молодой женщины, придерживающейся революционных взглядов. То обстоятельство, что Фаина сыграла мать, а Павла Леонтьевна — дочь, сильно забавляло обеих. Героиня Фаины миссис Старкуэтер была женщиной недалекой. Фаина выбрала из роли несколько фраз, таких, например, как: «Я всегда говорила, что во всем виноваты автомобили!», «Маргарет, ребенок опять похудел», «Когда я была молода, в обществе было не принято говорить о воровстве», и произносила их, когда ей вздумается, совершенно не к месту. Павла Леонтьевна смеялась до слез.

Помимо «Волчьих душ» в санатории Фаина сыграла еще одну новую роль — аристократку, пытавшуюся спрятаться от революции в уездном захолустье, в комедии Пантелеймона Романова «Землетрясение». «Землетрясение», ставшее одной из первых советских комедий, представляло собой хронику пореволюционных событий, в которой смешное сочеталось с грустным. В двадцатые годы прошлого века эта пьеса была очень модной. Так же, впрочем, как и «Волчьи души».

От спокойной уютной жизни в санатории так и веяло домом. На Фаину то и дело накатывали воспоминания о детстве, о родных. Вдруг начали каждый день сниться родные, начиная с отца и заканчивая умершим в трехлетнем возрасте братиком Элей. Раньше родные тоже снились, но редко, не каждый месяц, и, преимущественно, снилась мама, а теперь Фаина видела всех, порознь и вместе. Если всех вместе, то чаще всего за столом, во время обеда. Все собрались и ждут ее. Отец никогда не произносил благословения над едой, пока все не были в сборе. Все собрались и ждут. Отец нервничает, то и дело смотрит на часы, что висят на стене. Фаина здесь, она всех видит, но ее не видит никто и стул ее пуст... Фаина просыпалась, плакала, вспоминала, снова плакала... Вдруг, само собой, изменилось ее отношение к родным. Фаина поняла, что отец ее не был деспотом, да и злым он, в сущности, тоже не был, просто имел властный характер и находился в плену у широко распространенных предрассудков. Но он же любил всех своих детей и хотел им добра. Раньше Фаине казалось, что, в отличие от сестры, родители ее не любят, но теперь она поняла, что это не так, что она ошибалась и во многом была виновата сама. Надо было вести себя дипломатичнее и не дичиться. Почему отец и мать уделяли Белле больше внимания? Потому что та всегда была веселой, общительной. Начнет щебетать — не остановишь. А Фаина сядет в углу и молчит. Не стоило ей быть такой букой. Жизнь, она как зеркало — что покажешь, то и увидишь. И Беллу не стоило считать глупой из-за того, что у нее были иные приоритеты. Кому-то на сцену хочется, а кому-то замуж. Кому-то слух услаждают аплодисменты, а кому-то детский лепет. И мама совсем не была нерешительной, во всем покорной отцу, как когда-то казалось Фаине. О, нет, нет и еще раз нет! Мама старалась поддерживать дома мир, она проявляла чудеса дипломатии для того, чтобы в семье не разразилась «гражданская» война. И делала это мягко, ласково, с улыбкой, лишь иногда позволяла себе вздохнуть — ох уж этот ужасный в своем упрямстве фельдмановский характер, Фельдманам бы больше подошло зваться Эйзлманами².

Одна из актрис труппы, Нина Волкова, была наполовину цыганкой и втихаря (тогда это не одобрялось) занималась гаданием. Фаина в гадания не верила. Дома ей с детства внушали, что гадания — грех и вздор. Сказано же в Торе: «Да не найдется у тебя никого, проводящего сына своего или дочь свою через огонь, ни кудесника, ни волхва, ни гадателя, ни чародея, Ни заклинателя, ни вызывающего духов, ни знахаря, ни вопрошающего мертвых...». Да и потом, не сбываются они, эти гадания. В Ростове, еще до революции, к Фаине на улице привязалась цыганка. Выпросила пять рублей и нагадала по руке, что будет Фаина в золоте купаться и славу великую иметь. Где то золото? Где та слава? Увидела хитрюга дурочку, вышедшую из здания театра, и наговорила ей с три короба. За пять рублей-то. Будущего не существует, поэтому никто его предсказать не может. Вздор это все. Доживем — увидим, а пока не дожили, нечего и суетиться.

А тут что-то захотелось погадать. Стесняясь своего желания, Фаина после спектакля попросила Нину раскинуть карты на ее родных.

— Все живы, — заверила Нина, когда карты легли на стол. — Скучают по тебе очень. Увидитесь вы не скоро и не здесь, а где-то далеко, но увидитесь. Жди!

Фаина стала ждать. Что ей еще оставалось делать?

У Павлы Леонтьевны в святогорском «раю» была своя печаль. В конце июня она услышала по радио о том, что скончался ее учитель Владимир Николаевич Давыдов. О кончине Давыдова было объявлено по радио на всю страну, потому что он был народным артистом республики и вообще пользовался у большевиков почетом, как человек, доказавший делом свою лояльность. В августе 1918 года, будучи на гастролях в Архангельске, Давыдов неожиданно для себя самого (от политики он всегда был далек, жил только сценой) оказался у белых. 2 августа 1918 года в Архангельске высадился девятитысячный отряд Антанты, преимущественно состоящий из англичан. Советскую власть сменило Верховное управление Северной области, затем областью до февраля 1920 года управлял генерал Миллер, назначенный адмиралом Колчаком. Многие уплыли в эмиграцию вместе с Миллером на ледокольном пароходе «Козьма Минин» и яхте «Ярославна», а Давыдов остался и приветствовал приход красных. Дело, скорее всего, было не в политических симпатиях, а в том, что Петроград, в котором находился Александринский театр, принадлежал красным. Давыдов не мыслил свою жизнь без театра, которому он отдал более сорока лет жизни и с которым был связан тысячью незримых нитей. Будучи большим дипломатом, Давыдов хорошо приспособился к новой власти и даже сделал «комплимент» самому Луначарскому, сыграв роль старика Бунта в написанной наркомом просвещения пьесе «Фауст и Город»³.

По вечерам, после спектакля, Фаина вспоминала Таганрог, а Павла Леонтьевна — Петербург. От печальных воспоминаний на глаза сами собой наворачивались слезы. Однажды Фаина спросила Павлу Леонтьевну о том, почему она не хочет вернуться в Петроград (Вульф на самом деле никогда не изъявляла такого желания).

— Не хочу видеть Александринского театра, не хочу ходить по тем же улицам, по которым когда-то ходила, — ответила Павла Леонтьевна. — Сцена театра и улицы усыпаны осколками разбитых надежд... Не хочу.

Прощаясь, главный врач санатория пригласил труппу приехать следующим летом. Актеры охотно приняли предложение, обменялись адресами и договорились списаться по весне.

Разъезжались в разные стороны, кто куда. Раневская и Вульф уехали в Баку. Поехали через Москву, чтобы проведать Ирину. Вместе с ними ехал и Павел Рудин, у которого в Москве жил сын Георгий. Георгий только что окончил ВХУТЕМАС⁴, и Павел Анатольевич хотел обсудить с ним планы на будущее. У него была мечта работать вместе с сыном. Павла Леонтьевна советовала отпустить Георгия в «свободный полет».

— Я бы ни за что не согласилась играть на одной сцене с Ириной, — говорила она. — Можно и нужно помочь советом, наставлением, но служить в одном театре — это чересчур. Присутствие родителей рядом сковывает. Родители не могут дать беспристрастную оценку, вдобавок то, что сын служит в том же театре, где режиссером его отец, непременно даст повод для сплетен и кляуз.

— Что ж нам, теперь всю жизнь порознь жить, как чужим? — хмурился Рудин. — Мы четырнадцать лет так прожили, хочется теперь уж вместе... И почему — кляузы? Георгий — художник, ролей ему не играть, а все кляузы случаются из-за ролей...

Фаина слушала и думала — а правильно ли поступает она, таскаясь за Павлой Леонтьевной, как иголка за ниткой? Не сдерживает ли присутствие Павлы Леонтьевны ее развития? Хорошо, конечно, когда рядом есть такая мудрая советчица, но, с другой стороны, Фаина привыкла чуть что, так сразу же обращаться к Павле Леонтьевне за советом. А надо бы самой, самой, без поддержки... Взрослая уже, не девочка...

Думала так, и пугалась. Как можно расстаться с Павлой Леонтьевной? Как такая мысль вообще могла прийти ей в голову? Это же единственный родной ей человек! Что за глупости приходят на ум? Рудин прав, нельзя всю жизнь жить порознь с родным сыном. И Павла Леонтьевна тоже права. Каждый по-своему прав...

Вывод напрашивался сам собой. Надо жить в городе, где есть несколько театров, и служить в разных. Тогда и волки будут сыты, и овцы целы.

От таких мыслей Москва становилась еще желаннее. Но пока что наших неразлучных актрис ждал Баку.

Примечания

1. В оригинале эта пьеса называется «The Theft» — «Кража».

2. От слова «эйзл», в переводе с идиш означающего «осел».

3. Надо отметить, что в драматургии А.В. Луначарский определенно не блистал. Желающие могут убедиться в этом лично, ознакомившись с пьесой «Фауст и Город».

4. Высшие государственные художественно-технические мастерские — учебное заведение, созданное в 1920 году в Москве путем объединения Первых и Вторых Государственных свободных художественных мастерских, которые были образованы на основе Строгановского художественно-промышленного училища и Московского училища живописи, ваяния и зодчества.