Глава шестнадцатая. Город ветров

«Мне нравится,
что можно быть смешной —
Распущенной —
и не играть словами...»

Марина Цветаева, «Мне нравится, что Вы больны не мной...»

Баку начал искушать Фаину сразу и искушал умело, по-восточному — тонко, но настойчиво, тихонько, но постоянно, и сразу в оба уха, иначе говоря — со всех сторон.

Первое искушение было сразу же по приезде. Выйдя из поезда, Фаина очутилась среди шумной южной толпы, которая подхватила ее и вынесла на вокзальную площадь. Солнце, зелень, море, но атмосфера не курортно-расслабленная, а рабочая, деловитая. Баку, хоть и находился на юге у моря, но был городом промышленным, а не курортным. Совсем, как Таганрог.

Фаина ехала в Баку с опаской. Впрочем, опаска эта сидела глубоко в душе постоянно, начиная с 1918 года. Хорошо еще, что все знали ее, как Фаину Раневскую, а не Фаину Фельдман. Не возникало ненужных ассоциаций с таганрогским купцом первой гильдии, промышленником и домовладельцем Гиршем Фельдманом. В середине двадцатых годов за принадлежность к буржуазии уже не расстреливали, но чистки, в ходе которых «чуждый элемент» изгонялся из учебных заведений и с рабочих мест, проходили постоянно. Вполне можно было лишиться возможности играть, лишиться своей профессии. Или же поиметь еще какие-нибудь неприятности.

В Баку у Гирша Фельдмана были деловые интересы. Нефтяная вышка, экспорт-импорт — обычный гешефт солидного человека. Бакинские партнеры часто бывали в Таганроге. Если партнер был евреем, то он непременно приглашался домой на ужин. Фаина боялась встретить в Баку кого-то из старых знакомых. Умом понимала, что боится напрасно — столько лет прошло, она выросла, изменилась, выступает под другой фамилией и знакомые те давным-давно эмигрировали (если не что похуже), но ничего не могла с собой поделать. Казалось, что стоит ей только выйти на сцену, как кто-то в зале воскликнет: «Смотрите, да это же Фаня, дочь Гирша Фельдмана!»

Спустя месяц Фаина успокоилась. Никто ее не узнавал. Тем более что пожилые евреи почти не ходили в Бакинский рабоче-крестьянский театр. У них был свой, еврейский театр, с привычным репертуаром, на улице Гоголя при клубе горских евреев имени Ильяева.

Первое искушение крылось в сходстве Баку с Таганрогом. Только Баку был многолюднее, шумнее. Жизнь здесь кипела, бурлила, и Фаине это очень нравилось. В тихих сонных местах она любила бывать на отдыхе, две-три недели в году. А все остальное время предпочитала проводить там, где жизнь била ключом. Интересно же.

Второе искушение началось в театре.

— Фаина, вы не понимаете своего счастья, — убеждал актер Евгений Агуров, с которым Раневская сдружилась сразу же по приезде. — Вас занесло в Баку счастливым ветром. Вам уже рассказали, что Баку называют «Городом ветров»?..

— Еще в поезде рассказали, — смеялась Фаина. — И потом еще много раз.

— Вот видите! — Агуров с таким многозначительным видом поднимал вверх указательный палец, будто от того, как называют Баку в Фаининой судьбе что-то зависело. — Счастливый ветер занес вас в Город ветров, а вы не понимаете своего счастья...

«Вы не понимаете своего счастья» означало — ну зачем вам нужна Москва с ее Камерным театром, когда есть Баку и в нем есть новый рабочий театр? Фаина уже не рада была, что проболталась о своих планах. Но Агуров так интересовался и так уютно слушал, подперев щеку ладонью... И вообще он был человеком приятным, располагающим к общению. Сразу же, на правах «старожила», приехавшего в Баку месяцем раньше, взял над Фаиной и Павлой Леонтьевной шефство. Устроил им экскурсию по Баку, познакомил с нужными людьми — с хорошим дамским парикмахером, с хорошей портнихой, с «волшебниками», которые за деньги могли Луну с неба достать.

— Вот я приехал сюда из Москвы! — здесь Агуров делал паузу. — Никто меня не заставлял, сам взял и приехал, когда узнал, что здесь открывают новый театр. Новый театр! Вы понимаете, что такое «новый театр»? Нет, вы не понимаете! Все корифеи стояли у истоков! Были основоположниками нового дела! У них не было конкурентов, поэтому-то они и стали корифеями!..

Фаина считала немного иначе, но не спорила, кивала. Пылкостью Женя Агуров напоминал ей брата Яшу. Тот тоже был такой, заведется — не остановишь. Был... Был? Нет — не был, а есть! Яков жив! Все живы!

— Посмотрите на меня! — Агуров отступал на шаг и замирал на мгновение, давая Фаине возможность оценить темно-синий твидовый костюм, сшитый здесь, в Баку. — Я три года прослужил в московских театрах! Не в самых известных, но в московских!..

«Не в самых известных» было мягко сказано. Агуров служил скорее в полусамодеятельных студиях, нежели в театрах. Но Фаина уважительно округляла глаза — в московских, да.

— И что?! — трагическим тоном вопрошал Агуров. — Чего я там добился?! А здесь — новый театр! Играй любую роль! Есть возможность заняться режиссурой! Фаина, вы не понимаете своего счастья... Мы будем основоположниками! Спустя много лет наши портреты будут висеть в фойе...

— А на площади нам поставят памятник! — смеялась Фаина.

Агуров обижался и махал рукой — ну о чем можно разговаривать с такой несерьезной женщиной? Но на следующий день снова заводил свою песнь.

Бакинский рабочий театр был не таким уж и новым. Официально он был создан в 1923 году, а на самом деле — еще в 1920-м, просто до 1923 года она назывался Русским сатирагиттеатром. Но перспективы здесь были большими, потому что только с 1925 года театр начал переходить от обозрений и миниатюр к серьезному репертуару. Едва приехав, Фаина получила несколько ролей. Знакомыми были миссис Старкуэтер в «Волчьих душах» и Варвара Павловна в «Дворянском гнезде». Новыми — Королева в «Гамлете» и маленькая эпизодическая роль крестьянки в пьесе революционного драматурга Константина Тренева «Пугачевщина». Тренев был знаком Павле Вульф и Фаине еще с крымских времен. Он жил в Симферополе, часто бывал в театре, был поклонником Павлы Леонтьевны и даже написал пьесу «Грешница» специально для нее. Та пьеса оказалась слабенькой, но драматург Тренев быстро набирал силу. «Пугачевщину» критиковали за «недостаточно верное освещение пугачевского движения» (треневскому Пугачеву не хватало идейности), но ставили охотно, потому что она была написана сочным выразительным языком и имела крепкий, хорошо «свинченный» сюжет. Следующая пьеса Тренева «Любовь Яровая» стала одной из главных пьес советской сцены. О ней еще будет сказано позже.

«А может, и в самом деле ну ее, эту Москву? — думала Фаина. — Сколько можно тешить себя несбыточными надеждами? Баку — большой город, промышленная столица Кавказа. Климат тут приятный, а к запаху нефти быстро привыкаешь. Театр славный, люди собрались хорошие, ролей много...»

Искушение было велико, очень.

Фаина понравилась художественному руководителю (и основателю) театра Владимиру Швейцеру. К уже упомянутым ролям вскоре добавились роль Софьи Мироновны в сатирической комедии Бориса Ромашова «Воздушный пирог», роль кухарки Насти в «Мандате» Николая Эрдмана и роль другой кухарки, Дуни, в «Заговоре императрицы» Алексея Толстого. «Иду в народ, специализируюсь на кухарках», — шутила Фаина.

В «Воздушном пироге» рассказывалось о том, как коварные нэпманы запутали в своих хитрых сетях молодого директора советского предприятия. Среди героев пьесы был обюрократившийся совслужащий (советский чиновник) Коромыслов. Фаина играла его жену. Вот пример типичного диалога между супругами:

«Софья Мироновна. Мы на одну минутку. Вы, кажется, не очень заняты, Илья?

Коромыслов. Я просил докладывать через секретаря».

Или вот:

«Софья Мироновна. Илья, у меня чрезвычайно серьезное дело.

Коромыслов. Вы видите, что я занят.

Софья Мироновна (подойдя к нему). Я схожу с ума, Илья.

Коромыслов. Короче».

Такая «вкусная» роль давала Фаине огромный простор для творчества. Ее Софья Мироновна то и дело бунтовала — корчила гримасы, когда Коромыслов поворачивался к ней спиной, показывала кукиш, выразительными взглядами взывала к залу в поисках поддержки. Становилось ясно, что Софья Мироновна не такая уж и забитая, не настолько покорная, как кажется на первый взгляд. Но в финале пьесы, когда Коромыслов ждал приговора, Софья Мироновна с такой любовью говорила ему: «Илья, успокойся, все уладится. Успокойся, милый», что гротескный образ тут же превращался в драматический.

«Мандат», представлявший собой сатирический фарс с элементами комедии положений и написанный в подлинно гоголевском стиле, пользовался у публики особенным успехом. Героиня Фаины служила в семье Гулячкиных, так называемых «осколков прошлого», у которых девизом было: «Да когда же настанет это старое время?!». Кухарка была под стать своим хозяевам и особым умом не отличалась. Но ведь недалекую девушку можно сыграть по-разному. Когда Фаинина Настя читала вслух любовный роман и комментировала его, зрители смеялись до слез. Текст сам по себе был хорош, но игра была просто бесподобной.

«НАСТЯ (читает). «В таком случае, вскричала принцесса, я сбрасываю маску лицемерия. И их уста соединились в экстазе». Господи, какая жизнь. И такую жизнь (пауза) ликвидировали. Если бы наше правительство принцесскую жизнь знало, разве бы оно так поступило?»

Дуня из «Заговора императрицы» была совсем непохожа на Настю из «Мандата». Они различались настолько же, насколько «Мандат» отличался от «Заговора». Пьесу эту Алексей Толстой написал сразу же по возвращении из эмиграции в 1924 году в соавторстве с историком Павлом Щеголевым. Щеголев, которому принадлежала идея «Заговора», был членом Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве, которая весной и летом 1917 года расследовала преступления царского режима. На самом деле никакого «заговора императрицы» не существовало, а был заговор против императрицы, приведший к убийству Распутина. Но дело не в этом, а в том огромном успехе, которым пользовалась пьеса. Ее ставили по всей стране.

Дуня хоть и проста, да не глупа. Все подмечает, говорит то, что думает. О своем хозяине Григории Распутине отзывается без какого-либо пиетета: «Продрыхается, встанет», «А ну его к черту. Жеребец. Ему все равно — с кем спать», чашку на стол перед ним ставит швырком. Роль Дуни маленькая, выписана Дуня блекло, схематично, но Фаина сразу же придумала, как ее оживить. Она сделала Дуню кокеткой — нарумянила щеки, начала кокетничать с сыщиками Скворцовым и Копейкиным. Роль сразу же заиграла.

Агуров продолжал уговаривать остаться в Баку. Был момент, когда Фаина уже готова была поддаться искушению, тем более, что Павле Леонтьевне тоже предлагали остаться в Баку. Режиссер Бакинского ТРАМа, (театра рабочей молодежи) Игорь Савченко мечтал заполучить в свой театр такого педагога, как Вульф. Очень уж все удачно складывалось, но Фаина все же устояла, решила, что не станет задерживаться в Городе ветров дольше, чем на один сезон. Ролей было много, коллектив был замечательным, но Фаина хорошо помнила рассказы Павлы Леонтьевны об опасностях, подстерегающих актера на провинциальной сцене. Наберешься штампов, станешь менее требовательной к себе и сама не заметишь, как превратишься из актрисы в ремесленницу.

Нет! Нет! Ни за что!

Ремесленницей Фаина быть не хотела. Лучше уж в суфлеры или в билетерши. По крайней мере, хоть не стыдно будет за свою работу...

Полутора годами позже, когда Фаина и Павла Леонтьевна жили и работали в Смоленске, Фаина получила письмо от Евгения Агурова, в котором тот писал, что хочет покинуть Бакинский рабочий театр. Агуров почувствовал, что начал деградировать как актер, и решил «сменить сцену». Посоветовавшись с режиссером Львом Изольдовым, Фаина пригласила Агурова в Смоленский городской театр, где он прослужил несколько сезонов¹.

Было еще и третье искушение, сугубо личного характера. У Фаины появился поклонник. «Не почитатель, а воздыхатель», — как уточняла Фаина. Воздыхателем был Семен Абелевич Гутин, видный организатор нефтяной промышленности, занимавший ответственные посты в центральном правлении Союза горнорабочих Азербайджанской ССР. Гутин любил театр и, несмотря на свою занятость, старался выкраивать время для того, чтобы бывать на всех премьерах. Обратив внимание на Фаину, Гутин явился к ней после спектакля за кулисы с цветами. Когда же за разговором выяснилось, что Фаина литвачка², Гутин пошутил насчет того, что «литвак литвака видит издалека», сказал, что сам он из Могилева, и пригласил Фаину в ресторан.

После знакомства Гутин начал часто появляться в Бакинском рабочем театре. Когда Фаина видела его в первом ряду с букетом, лежащим на коленях, то не могла сдержать улыбки, потому что невысокий полный Гутин с букетом выглядел немного комично. Общаться с Гутиным Фаине было приятно, он был интересным собеседником, но о чем-то большем, чем простое знакомство, не могло быть и речи. Сразу по нескольким причинам. Во-первых, Гутин был женат, а у Фаины были свои принципы. «Роль роковой разлучницы я играла только на сцене», говорила она. Во-вторых, «быть приятным собеседником» еще не означает «стать героем романа». Гутин был не в Фаинином вкусе. Пусть он был хорошим человеком, пусть у него было к Фаине сильное чувство, пусть он имел широкие возможности, но в любви количество не переходит в качество. Можно иметь уйму достоинств, но если нет той самой загадочной искорки, то ничего не выйдет...

— Ничего хорошего из этой затеи не выйдет, — строго говорила Фаина, когда ее воздыхатель становился особенно настойчивым. — Слишком уж мы разные...

— Так это же хорошо! — возражал Гутин. — Поэтому нам интересно друг с другом!

Под романтику Гутин, как и положено коммунисту, подводил крепкую материальную базу — отдельная квартира, высокий оклад, доступность всех жизненных благ из специальных распределителей, сценическая карьера...

— Ты станешь звездой азербайджанского театра! — соблазнял он Фаину. — У тебя все данные для этого.

В одно ухо — Гутин, в другое — Агуров, режиссер Савченко обхаживает Павлу Леонтьевну... Поистине Баку — искусительский город. Город искушений, а не Город ветров!

Поняв, что взаимности ему не добиться, Гутин сильно расстроился. На спектаклях стал появляться реже, но все же приходил и приносил такие же огромные букеты, что и раньше. На прощанье, когда Фаина уезжала из Баку, он подарил ей ожерелье из жемчуга.

— Жемчуг дарить нехорошо, — сказала Павла Леонтьевна, когда Фаина похвасталась ей подарком. — Это к слезам.

— Какие слезы! — отмахнулась Фаина. — У нас ничего не было такого, чтобы слезы лить.

После отъезда из Баку Фаина больше с Гутиным не встречалась. Писем они друг другу не писали³.

Баку обиделся на то, что Фаина не поддалась его искушениям, и отомстил. Причем не только Фаине, но и всему Рабочему театру.

В 1926 году на экраны вышел фильм «Проститутка», снятый трестом Белгоскино. В драме из семи частей (тогда фильмы делились на части) главную роль сыграла актриса МХАТа Вера Орлова. Сценарий написал писатель Виктор Шкловский. Популярность у «Проститутки» была колоссальная, в кассы выстраивались очереди. Руководству Бакинского рабочего театра захотелось отщипнуть кусок от чужого пирога. В считаные дни была написана пьеса по мотивам картины. Пьесу поставили с двух репетиций и стали ждать баснословных барышей. Фаина играла в спектакле проститутку Маньку, погрязшую в пороке и не желающую начинать праведную жизнь. Манька была героиней второстепенной и служила фоном, на котором развертывалась драма главной героини. Пьеса, написанная (вернее — списанная с фильма) за два-три дня, была ужасно «сырой», поэтому Фаине пришлось написать свою роль заново.

Расчет оправдался. В Бакинском рабочем театре впервые узнали о таком явлении, как аншлаг. Билетами на «Проститутку» спекулировали — это ли не высшая форма народного признания, когда зрители готовы переплачивать за билеты втрое? Знакомые умоляли Фаину и Павлу Леонтьевну дать им контрамарок... Все, конечно, понимали, что причиной столь оглушительного успеха является привлекательность сюжета, а не актерская игра и не мастерство режиссера, все понимали, что пьеса сыровата и пошловата, но все равно было приятно видеть набитый битком зал. И заработать лишнюю копеечку под конец сезона тоже было приятно. Деньги, они же никогда не бывают лишними.

Вызов в городской комитет партии прозвучал для Швейцера как гром среди ясного неба. В горкоме ему был устроен разнос по полной программе — начиная с угрозы исключения из партии (что означало мгновенный конец карьеры) и заканчивая перспективой продолжения культмассовой работы где-нибудь на Крайнем Севере. Допущена серьезная оплошность — в рабочем театре занялись смакованием разврата и вместо того, чтобы нести в народ высокие идеи революции, понесли черт знает что. Идеологическая диверсия. Оправдаться тем, что пьеса была взята с советского экрана, у Швейцера не получилось. Партийные работники, призванные беречь чистоту культуры, сказали, что с киношниками тоже разберутся, и напомнили Швейцеру, что кроме «Проститутки» в кинотеатрах демонстрируются такие фильмы, как «Броненосец "Потемкин"» и «Стачка» — что бы не поставить?

Спектакль сняли с репертуара. В «Бакинском рабочем», газете, в которой публиковал свои стихи Сергей Есенин, была напечатана критическая заметка, в которой было сказано, что руководство театра «превратило сцену в панель». Желая загладить свою вину и сохранить свое место, Швейцер сделал очень правильный ход — передал «неправедные» деньги Деткомиссии при Баксовете⁴ на нужды детских домов. Заместитель председателя Деткомиссии Петр Каневский, страстный театрал, написал благодарственное письмо коллективу театра и копию этого письма отправил в горком. Страсти поутихли.

— Тоже мне — борцы за нравственность! — фыркала Фаина. — Проституцию на сцене искореняют, а то, что вечером творится на Краснопресненской, не замечают. Там каждая вторая — проститутка, а каждый первый ее клиент.

Фаина хорохорилась, но в глубине души царапалась обида. Она столько вложила в свою Маньку, создала настоящий драматический образ и не успела всласть «наиграться», недоиграла. Обидно.

— Ничего, — утешала ее Павла Леонтьевна, — не переживай. В нашем актерском деле ничего не пропадает. «Воскреснет» еще твоя Манька, придет время...

Манька «воскресла» в образе Зинки.

В Камерном. У Таирова.

Пятью годами позже.

Примечания

1. Евгений Николаевич Агуров был родным братом Николая Николаевича Волкова (старшего), известного в первую очередь по роли Старика Хоттабыча в одноименной картине режиссера Геннадия Казанского, снятой в 1956 году. Агуровы — их настоящая фамилия. Когда Николай и Евгений стали актерами в одесском театре русской драмы, они бросили жребий, кому брать псевдоним, чтобы их не путали. Выпало Николаю, от которого пошла актерская династия Волковых.

2. Литваки — территориально-лингвистическая подгруппа ашкеназских евреев, жившая на территории большей части современных Беларуси, Литвы, Латвии и некоторых прилегающих к этим странам районах России и Польши. Литваки разговаривают на т. н. литвиш — северо-восточном диалекте языка идиш и считают своей исторической столицей город Вильнюс (Вильно), который некогда назывался «Литовским Иерусалимом». Родители Фаины Раневской были родом из Минской (отец) и Витебской (мать) губерний, т. е. оба были литваками.

3. Семен Абелевич Гутин покончил с собой вскоре после ареста в июне 1938 года. В то время он проживал в Гурьевской области Казахской ССР и руководил трестом «Эмбанефть». После самоубийства Гутин был реабилитирован по причине отсутствия состава преступления.

4. Бакинский Совет Рабочих, Крестьянских, Красноармейских и Матросских Депутатов.