Вредная профессия — чиновник

Раневская ненавидела разного рода собрания, заседания и выступления с трибуны, считая пафосные речи профанацией. При любой возможности увиливала от обязательного посещения профсоюзных собраний, различных лекций, которые очень любил устраивать, например, Завадский, политинформаций и собраний труппы.

Но если уж попадала на какое-то мероприятие, то ее присутствие становилось мучением для выступающего. Басовитый голос Раневской то и дело слышался с места, мало того, ее комментариев ждали и потому прислушивались нарочно.

Меткие саркастичные реплики неизменно вызывали смех в зале, сводя на нет все усилия чиновников придать вес своим выступлениям.

Постепенно в театре пришли к выводу, что лучше не замечать отсутствия Раневской, чем терпеть ее присутствие.

Больше всего Раневская не любила чиновников, твердя, что это самая вредная профессия — никто больше них вреда человечеству не приносит. Когда ей напоминали, что чиновники просто необходимы и без их усилий мало что двигалось бы, Раневская советовала чиновникам работать, а не выступать, причем работать бесплатно, если они такие полезные.

Особенно она не любила чиновников от культуры, которые только и умели, что ставить палки в колеса и запрещать.

Не любила выступления с трибуны своих коллег:

— Если есть что сказать, выйди к краю рампы и скажи. Зачем на эту будку с графином взбираться?

* * *

— Самая вредная работа у чиновников.

— Вы ничего не путаете, Фаина Георгиевна?

— Ничуть. Больше, чем они, вреда не приносит никто.

* * *

— Мы работники культуры! — вещает очередной чиновник.

Раневская громко продолжает:

— ...и бескультурья.

* * *

На собрании:

— Фаина Георгиевна, вам слово, но времени осталось очень мало, потому, пожалуйста, очень-очень коротко, буквально одну фразу.

Раневская выходит к трибуне, оглядывает зал, внушительно прокашливается и произносит своим знаменитым низким голосом:

— Спасибо за внимание.

Поворачивается к председательствующему и

смущенно добавляет:

— Короче не сумела...

* * *

На профсоюзном собрании Раневской, которая села поближе к выходу, явно намереваясь выскользнуть сразу после начала под предлогом похода в туалет:

— Фаина Георгиевна, что же вы сели в стороне, присоединяйтесь к коллективу.

— Спасибо, мне и здесь хорошо. Орлы летают в одиночку, это бараны пасутся стадами.

Чиновник возвышенно:

— Талантливый человек талантлив во всем! Раневская довольно громко:

— С идиотами так же.

* * *

Услышав с трибуны «нам бы хотелось...», Раневская вздыхает:

— Хотелось бы, чтобы не только хотелось...» Эта фраза мгновенно разлетелась по Москве

без авторства.

* * *

«Скромность украшает человека».

— Но у нас актрисы красивые, им лишнее украшение ни к чему...

* * *

Чиновница:

— Готовность жертвовать собой ради общего дела — это богатство советского человека!

Раневская:

— Вот почему актеры бедные...

Чиновник рассуждает с трибуны о достоинствах прожитых актером лет...

Раневская вздыхает:

— Неужели М. так постарел, что кроме возраста и говорить уже не о чем?

* * *

Чиновник с пафосом вещал с трибуны о бездарном режиссере:

— ...и оставил свой след в искусстве...

Раневская не удержалась, чтобы не добавить:

— ...грязный, вонючий и несмываемый...

* * *

«Вышли мы все из народа...»

— Вот именно, они вышли, а народ остался сам по себе...

* * *

«Наша цель — коммунизм».

— Если стрелять собрались, то к чему тогда расхваливать, а если двигаться к нему, то такой путь ползком не преодолеешь.

— На что рассчитывал Хрущев, обещая нынешнему поколению коммунизм, что он не переживет это поколение или что поколение не проживет так долго?

* * *

— Раньше за оскорбление вызывали на дуэль, а теперь на партсобрание.

* * *

Завадский на репетиции произносит очередную сентенцию и призывает всех подумать над каким-то вопросом:

— Одна голова хорошо, а...

— ...с телом куда лучше! — успевает вставить Раневская, мгновенно разрушая весь пафос выступления режиссера.

— Вот почему актеры бедные...

* * *

Завадский на собрании труппы:

— Сезон обещает быть хорошим...

Раневская шумно вздыхает:

— ...но обещание опять не выполнит.

Лозунг «Пятилетку — в четыре года!».

— Хорошо хоть сами календари сокращать не додумались. У нынешней власти хватило бы ума сократить воскресенья за ненадобностью.

* * *

Раневская с Марецкой постоянно пикировались острыми фразами, не задевая, однако, болезненных тем. А таковыми были две — здоровье и распределение ролей в театре.

И все же встречались пикировки, подобные такой:

— Помрешь, не забудь занять для меня местечко на том свете, — просит Марецкая.

— В аду или в раю?

— А ты куда собираешься попасть?

Раневская пожимает плечами:

— Куда распределят, но, боюсь, как узнают, что ты со мной, так никуда не пустят. Партийных туда не пускают.

Марецкая была членом партии, Раневскую так и не убедили вступить в партию.

— Для таких, как ты, в аду приготовлены не котлы и сковородки, а бесконечные собрания, — задевает страшную противницу всяких собраний-заседаний Раневскую Марецкая.

— С тобой на трибуне, — немедленно соглашается Раневская.

* * *

— Фаина, почему ты не вступаешь с партию? Боишься, что не примут? — интересуется Марецкая.

— Боюсь, что примут, и тогда придется слушать твои выступления не только на профсоюзных, но и на партийных собраниях.

* * *

Речь о членстве в КПСС с Раневской заводили не раз. Народная артистка и беспартийная... это было нонсенсом.

— Фаина, если бы ты была членом партии, ты бы быстрей стала дисциплинированной. Партийная дисциплина строже.

— Дисциплины мне хватает и больничной, две дисциплины сразу слишком много.

— Партия — наш рулевой! — бодро вещает на профсоюзном собрании, посвященном открытию очередного съезда КПСС, Марецкая, очень любившая выступать с трибуны.

— Кого она имеет в виду, говоря «наш»? Если она член партии, то как может быть рулевым сама себе? Неужели вышла?

* * *

Во время выступления чиновника, вещающего о необходимости перестройки театра:

— Чем бы дитя не тешилось, лишь бы переделки не затевало...

* * *

— Чиновники — зло вечное, всегда были и будут, как тараканы и клопы. Их никакой дезинфекцией не выведешь. Разве только не кормить?..

* * *

На очередное собрание, посвященное очередной годовщине какого-то события, приехала важная чиновница из министерства культуры. Назначена на пост, видно, недавно, потому важности полна, и еще постоянно напоминала, что она-де из народа:

— Не знаю, как у вас в Москве, а у нас в провинции...

Это должно было демонстрировать преимущества культуры провинции перед столичным упадком. Обычно бывало наоборот, человек, перебираясь в министерство в Москву, делал все, чтобы о его провинциальном прошлом забыли.

Возможно, из-за такого неординарного поведения чиновницу считали свежим глотком воздуха и символом демократии. Уловив это, она подчеркивала свою провинциальность на каждом шагу.

Выступление началось с привычного деления «у вас» и «у нас».

Раневская с места басом продолжила:

— ...у нас в Москве сначала здороваются...

* * *

— Товарищи, активней предлагайте темы для обсуждения на собраниях предстоящего сезона, — призывает активный член профкома.

Раневская вдруг просит слова.

Прекрасно помня, насколько это опасно, ее просят сначала обозначить тему своего выступления.

— Хочу предложить обсудить название пьесы Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше». Какую правду он имел в виду, не газету ли?

Хохот в зале скрыл возмущенный ответ профсоюзного активиста.

* * *

Об актере, ушедшем во власть:

— Он так высоко вознесся, что затерялся где-то наверху.

Чуть подумав, добавляет:

— Но гадит оттуда точно в цель.

* * *

Ситуация в фильме «Карнавальная ночь» с чинушей Огурцовым, конечно, утрирована, но не так уж далека от действительности.

Такие постановления «Весело встретить Новый год» принимались нередко и приводили к курьезным ситуациям.

В театре просто вечеринка из тех, что «категорически запрещены на рабочем месте». Неожиданно, видно по чьему-то доносу, приезжает начальство. Актеры пойманы, что называется, с поличным на месте преступления. Ясно, что всех ждут выговоры и лишение премии. Обидно, потому что премия обещана неплохая и совсем скоро Новый год.

— Что здесь происходит?! — громовым голосом интересуется начальство.

Безмолвная сцена из последнего действия «Ревизора». Коллег выручает не принимавшая участия, но случайно оказавшаяся рядом Раневская, которая басит из коридора:

— Не видите? Люди встречу Нового года репетируют.

— А почему со спиртным? — не сдается начальство.

— Для реализма. Во время самой встречи спиртное будет бутафорским.

Последней фразы актеры простить Раневской не могли еще долго...

* * *

На торжественном заседании с трибуны кто-то разглагольствует об уверенности в завтрашнем дне.

Раневская вздыхает:

— Нам бы во вчерашнем быть уверенными...

* * *

— Ленин посадил на пароход и отправил прочь интеллигенцию. Сделать бы то же с чиновниками. Одна беда — в отличие от интеллигенции их нигде не примут.

* * *

— Слушая бесконечные призывы с трибуны о том, кем должен быть и как должен вести, чувствуешь себя вечным должником.

* * *

— Сколько чиновника не корми, все равно в твой карман смотрит.

* * *

— Чиновники от детей отличаются тем, что дети на головах стоят, а чиновники сидят, у них мозг расположен в седалище.

Раневская спрашивает Марецкую:

— Что там в графине на трибуне?

— А я откуда знаю? Я ни разу не пила.

— Ты бы попробовала, вдруг не вода?

Это была заготовленная шутка актеров — в графин и впрямь налили водку. Но до Марецкой содержимое не дошло, один из выступавших до нее так «приложился» к графину, что его с трудом оторвали от трибуны.

Раневская смеялась над подругой:

— Я же тебе говорила: попробуй.

* * *

Весьма упитанный чиновник с трудом поднялся на трибуну. Раневская не удержалась от комментария:

— Откормили, однако, слугу народа...

* * *

На стенде вывешен очередной запретительный приказ. Все читают, ворчат, Раневская фыркает:

— Иную бумажку пробить головой трудней, чем стену.

О чиновнике:

— У него точка сидения и точка зрения одно и то же.

* * *

— Размер взятки чиновнику зависит от размера его седалища.