Петр Меркурьев-Мейерхольд. Рецензии Раневской

У нее, конечно, реакции были удивительные, зачастую совершенно неожиданные. Часто — довольно острые по поводу разных людей...

Однажды, в 1966 или 1967 году, точно не помню, иду я по Смоленскому бульвару, и мне навстречу Хеся Александровна Локшина, жена Эраста Гарина. Она, маленькая, худенькая, несет огромнейшие сумки с продуктами. Нужно сказать, что в доме Гариных питалось пол-Москвы. Гостеприимные были люди.

— Ой, Петька, как хорошо, что ты идешь, помоги мне, надо продукты домой отнести.

Я помогаю, мы поднимаемся по лестнице, Хеся Александровна открывает дверь, и вдруг из глубины квартиры мы с ней слышим голос Эраста Павловича:

— Да, Фаина, я теперь тоже говорю, как ты!

Ему отвечает бас Фаины:

— Как, Эраст?

— Я теперь тоже говорю «зассыха».

Некоторая пауза — и Фаина укоризненно отвечает:

— Эраст! Я никогда не говорю «зассыха»!

— А как?!

— Я всегда говорю «кривоссачка».

Хеся Александровна как стояла в своей шубе, так и повалилась на пол. Можно было подумать, что мы слышим разговор двух профессоров-лингвистов!

В связи с этим мне вспомнился еще один случай. Это был 1981 год, я снимался на киевской студии имени Довженко в фильме «Будем ждать, возвращайся». И когда этот фильм показывали по телевизору, я обзвонил всех знакомых, потому что хотел услышать от людей близких и авторитетных для меня мнение об этой картине. Позвонил я и Раневской. А нужно сказать, что в этом фильме я сыграл молодого человека, совершенно искренне полюбившего главную героиню, но она, к сожалению, не ответила ему взаимностью. Вскоре после окончания картины раздается звонок:

— Дружочек, я посмотрела! Вы такой милый, вы такой трогательный, вы такой очаровательный! Мне так вас было жалко, я так вам сострадала! Но я никак не могу понять, почему режиссер и автор сценария хотят, чтобы я сочувствовала этой кривоссачке, которая вас отвергла?!

А вот еще одна, совершенно убийственная рецензия от Раневской. Мы пришли в Театр имени Маяковского посмотреть спектакль «Нас где-то ждут», в котором главную роль играла легендарная Мария Ивановна Бабанова. К сожалению, в старости она была не той Бабановой, которой была в молодости. Но что делать? Она как-то не сумела перейти на возрастные роли.

И вот в одном ряду сидим: я с тетей Шурой Москалевой-Свердлиной, дальше — Татьяна Михайловна Карпова, превосходная актриса Театра Маяковского, Вера Марковна Орлова, тоже грандиозная актриса, и Фаина Георгиевна Раневская. Заканчивается спектакль, аплодисменты, на сцену летят цветы — у Бабановой до самого конца ее жизни были какие-то немыслимые поклонники.

Мария Ивановна кланяется. Мы встаем, поворачиваемся, чтобы идти к выходу, и я слышу, как Татьяна Михайловна очень тихо и деликатно спрашивает у Раневской:

— Фаина, ну как вам Мария Ивановна?

Фаина Георгиевна тихо разговаривать не привыкла, поэтому громко ответила:

— Б-болонка в климаксе!

Однажды в «Правде», в главной газете СССР, напечатали огромную хвалебную статью о Раневской, о ее творчестве. Я позвонил Фаине Георгиевне, чтобы поздравить. Реакция Раневской, впрочем, как и всегда, была неожиданной:

— Ой, что вы, дружочек, когда вчера вечером Толик Адоскин принес мне эту статью, я легла на спину, как в гроб, положила газету себе на бюст и запела «Интернационал»!

И вот еще один случай, который многие пересказывали, но я его слышал от самой Фаины Георгиевны. Это был конец 1950-х годов, когда наше правительство решило совершить акт доброй воли и передать Германии сокровища Дрезденской галереи, вывезенные во время войны. И вот в Москве идет выставка, посреди одного из залов висит «Сикстинская Мадонна» кисти Рафаэля. Около «Мадонны» стоит толпа народу, стоит и Раневская. И какой-то полковник, как она говорила, посмотрев на «Мадонну», сказал:

— Что-то она меня не впечатляет.

И Раневская своим громовым голосом ответила ему:

— Молодой человек! Эта дама на протяжении стольких веков впечатляла ТАКИХ людей, что теперь она может выбирать, кого ей впечатлять, а кого — нет!