Людмила Гурченко. Об импровизации и актерской свободе

Усвоить психологию импровизирующего актера — значит найти себя как художника. Все, что в игре актера принимает застывшую, неподвижную форму, уводит его от самой сущности его профессии — импровизации. Импровизирующий актер пользуется темой, текстом, характером действующего лица, данными ему автором, как предлогом для свободного проявления своей творческой индивидуальности. Его психология существенно отличается от психологии актера, не способного к импровизации на сцене. В то время как последний педантически держится за найденные им однажды удачные приемы игры, за ремарки автора, стремится к точному повторению указанных ему мизансцен и полагает главной своей задачей произнесение текста, данного ему автором, импровизирующий актер чувствует себя гораздо независимее. Сколько бы раз он ни исполнял одну и ту же роль, он всегда находит новые нюансы для своей игры в каждый момент своего пребывания на сцене.

Михаил Чехов

Иногда автор не разрешает импровизировать. Бывает так, авторы, мудаки такие, не разрешают. Тогда я делаю почти тот же текст, но я его так обживаю, как будто это импровизация.

У меня был потрясающий случай в фильме «Прохиндиада, или Бег на месте» по сценарию Анатолия Гребнева, где мы снимались вместе с Александром Калягиным. Я играю его жену. Знаете, я первый раз играла такую несчастную женщину. В сереньком платьице, без грима — меня никто не узнал. Он к ней очень небрежно относится... у него есть любовница. И надо было как-то объяснить зрителям, почему она его любит. Я вспомнила такой случай из своей жизни.

У меня была подруга — не подруга, в институте вместе учились. Красавица писаная. Галя ее звали. Может быть, актриса средних данных, но у нас их много, средних данных красавиц. И вдруг она выходит замуж за оператора, который заканчивает институт, и они уезжают работать на Свердловскую киностудию.

Я ее встречаю там через какое-то время. Ее уже разнесло, от былой красоты ничего не осталось. Я ей говорю:

— Слушай, ну как ты могла выйти за него замуж? Ты, первая красавица?!

Она отвечает:

— Ты ничего не понимаешь. Он умеет так обещать...

Я спросила сценариста Гребнева:

— Можно я вставлю эту фразу?

И я, в сереньком платьице, обожающе глядя на этого вруна, лгуна, подлеца, которого великолепно играет Калягин, говорю ему:

— Ты прекрасный! Ты умеешь так обещать!

Так что даже у таких непроницаемых, как Гребнев, — слова нельзя вставить, — можно вот так импровизировать. А в других фильмах я импровизировала, как бог.

Когда я снималась в фильме «Тень» у Надежды Кошеверовой, режиссера фильма «Золушка», я у нее всегда про Раневскую спрашивала. Она говорила:

— Знаете, Люся, ведь половины не было текста такого. «Солдаты! Босиком, за королевской тещей шагом марш!» — этого не было, откуда она это выдумала? Она с ума сошла! «Девочки, не ссорьтесь, эту розочку я возьму себе» — тоже ничего этого не было. Ну не было такого в сценарии!

Да, это было что-то феерическое!

Она даже Чехова поправляла. В фильме «Драма» по его рассказу она сама дописала недостающий текст: «Анна, она побледнела, смутилась», «Валентин, бледнея: "Что такое сердце? Это понятие анатомическое, как условный термин того, что называется чувствами!"». От этого «бледнея» можно сойти с ума! И Борис Тенин, ее партнер по фильму, замечательный артист, ну никак не мог встрять, встать в эту тесситуру, никак.

Вот американцы снимают. Так, как в Голливуде играли последние двадцать лет, она в 30-х годах, в «Подкидыше», уже все это сделала. Наперед! Просто они не видели этого. Но в «Подкидыше», взять этот горн, трубу, и замаячить его в кадре!

Это же какая смелость, какая рискованность, какая уникальная свобода актерская! Она гениальна. И если говорить «великая», то великая одна — она, Раневская, она великая. А то сейчас: великие, великие... Какие звезды?! Какие великие?! Она одна наверху звезда, а там вокруг мириады-мириады, мириады-мириады... А Раневская — одна. Царство ей Небесное.