О театре и актерах

— Какие-то несчастные 99% отвратительно играющих актеров портят репутацию целого театра!

* * *

— Раньше актеры на сцене заявляли о себе, а теперь только поддакивают...

* * *

— У нас актрисы готовы играть кого угодно, только бы роль не отдали смертельной подруге. Я вне конкуренции, с молодости играю старух — роли, на которые мало кто претендует. Беда в том, что таких ролей в пьесах мало, авторы помнят о нежелании актрис играть старух, потому и не вводят такие персонажи.

* * *

— У нас в театре сумасшедшая конкуренция среди дураков и бездарностей. Думаю, не только у нас и не только в театре.

* * *

О посредственной актрисе:

— Недостаток таланта и ума компенсирует бешеной активностью. Ей бы лучше в профсоюзе, а не на сцене.

* * *

— Как бы плохо ни играли в этом сезоне, в следующем обязательно найдется кто-нибудь, кто сыграет еще хуже.

* * *

— Идеальных режиссеров не существует — это не мое мнение, так говорят гениальные актрисы, я только поддерживаю их точку зрения.

* * *

— Среди молодых актеров половина по-русски не говорит, вторая не понимает.

* * *

— Пока Генка Бортников будет отвлекать автографами поклонниц у служебного входа, можно с комфортом уйти через главный.

* * *

— У Музы тоже есть пристрастия. Она терпеть не может серый цвет посредственности.

* * *

— Если Верка Марецкая Звезда, зачем ей место под Солнцем?

* * *

— Хорошо сыгранная роль подобно зеркалу — в ней каждый увидит собственное отражение.

— А если не увидит, Фаина Георгиевна?

— Значит, либо сыграна плохо, либо весь спектакль проспал.

* * *

— Раньше в театре была окружена творцами, а сейчас натворившими...

* * *

Решается вопрос, как быть с молодым актером, который вовсе ничего не может:

— За год ничему не научился, ничего не добился...

Раневская решает заступиться:

— Зато самостоятельно!

* * *

После очередной стычки на сцене во время репетиции одна из «сочувствующих» успокаивает:

— Фаина Георгиевна, не нервничайте. Нервные клетки не восстанавливаются.

Раневская фыркает:

— Это ваши не восстанавливаются, а мои так очень даже. А потом еще и мстят тем, кто их погубил! И это стоило бы учитывать некоторым несознательным режиссерам и актерам.

* * *

Услышав в чьем-то выступлении, что этот чиновник от культуры быстро поднялся по карьерной лестнице на самый верх в министерство:

— Он не поднялся, он всплыл... Такие всегда всплывают.

* * *

На репетициях с ней иногда бывало невыносимо сложно. Полностью выкладываясь сама, она требовала этого же и от окружающих, даже от новичков, и, имея привычку не сдерживать эмоции, нередко оскорбляла тех, с кем работала. Кто-то привык и не обращал внимания, кто-то просто молчал, не желая ввязываться или испытывая трепет перед властной актрисой, но были и те, кто обижался, и вполне справедливо.

После одного из таких выпадов Завадский требует:

— Немедленно принесите извинения!

Раневская, еще не остыв от возмущения, фыркает:

— Примите мои оскорбления...

Не заметив, что оговорилась, демонстративно удаляется со сцены.

* * *

— Как прошел спектакль?

— На «Ура!».

— Неужели? — сомневается приятельница, зная, что спектакль не очень удачный.

— Зрители кричали «Ура!», когда все закончилось.

— Фаина Георгиевна, о чем задумались?

— У меня закралось подозрение, что нынешние актеры во фразе «души прекрасные порывы» полагают, что «души» — это глагол.

* * *

Начинающему актеру, который на сцене просто невыносим:

— Если не можете играть сами, не мешайте делать это другим! Лучше уйдите, мы ваши реплики между собой распределим.

* * *

О невыносимом режиссере:

— Нет, он не последняя сволочь, за ним целая очередь.

* * *

О новом актере:

— У него на лице написана острая интеллектуальная недостаточность...

* * *

— Известные народные артисты это те, кого любят и власть, и народ.

— А неизвестные, Фаина Георгиевна?

— Есть две категории. Те, кому дали звание на юбилей, чтобы отвязаться, и те, кому звания вообще не дали, но народ их любит.

* * *

— Бездарности как сорняки — такие же наглые, крепкие и частые. И так же заслоняют солнце талантам.

* * *

Услышав о неудачном спектакле известного режиссера:

— С опытом даже провалы получаются качественней.

* * *

О режиссере:

— Он всегда хвалит себя вслух, а других молча...

* * *

Марецкая философствует:

— С годами приходят мудрость и опыт...

Раневская театрально вздыхает в ответ:

— Только многих не бывает дома...

* * *

Прислушиваясь к зрительному залу:

— Жидкие аплодисменты подобны поносу — одно расстройство и жаловаться неприлично...

— Учитель, врач, актер — профессии от Бога! — вещает очередной чиновник, забыв, что он атеист.

Раневская вздыхает:

— Только зарплаты от государства...

* * *

— Нелегка жизнь актера, чтобы сорвать аплодисменты, нужно посадить голос.

* * *

На профсоюзном собрании актера ругают за пьянство:

— И, наконец, алкоголь разрушает семьи!

Раневская усмехается:

— А бывает, что создает...

* * *

— В этот театр больше никто не ходит.

— Почему?

— Туда невозможно достать билеты, всегда аншлаг.

* * *

— Сейчас режиссеры в театре как кошки: не нагадили, и уже молодцы!

* * *

— Великие экспериментировали в театре. Теперь экспериментируют театром.

* * *

О знакомом режиссере.

Марецкая:

— Не могу понять, хорошее у него зрение или плохое. Он читает то в очках, то без них.

Раневская в ответ:

— Когда читает то, что написано автором — в очках, когда между строк — без очков.

* * *

Во время нудного собрания, где уныло говорят привычные слова о штампах и посредственности:

— Неправда, штампы и посредственность театру необходимы!

Труппа мгновенно оживилась в предчувствии нового перла.

— Зачем?

— Надо же знать, чего мы лучше.

* * *

Раневская, у которой было ничтожно мало ролей для ее таланта, очень страдала от незанятости. Одна из актрис насмешливо посоветовала:

— Ах, Фаина Георгиевна, наслаждайтесь ничегонеделаньем!

Раневская горько усмехнулась:

— Безделье доставляет удовольствие только тогда, когда у тебя куча неотложных дел.

* * *

— Вы неправы. Он очень любит работу...

Собеседник не соглашается:

— Что-то я не замечал этого!

— ... он часами может смотреть, как другие работают.

* * *

Актер сокрушенно читает вывешенный приказ о вынесении выговора:

— Но ведь вчера уже лично зачитали, зачем же нужно вывешивать на видное место!

— Голубчик, у нас только в любви признаются шепотом и на словах, а гадости обязательно громко и на бумаге.

* * *

Самих по себе дураков режиссеров и начальников не бывает, их дурость становится заметна, только когда рядом оказываются подчиненные. Редко кому даже из талантливых актеров удается выглядеть глупей режиссера.

* * *

На вопрос, чему посвящено предстоящее собрание:

— Назначению виноватых.

— ?!

— Если провал есть, а виноватых нет, их надо назначить.

* * *

— У нас режиссеры научились читать в пьесах между строк то, о чем автор и не подозревал.

* * *

Раневская называла средства массовой информации средствами массового уничижения.

* * *

— Раньше актеры в театре служили, потом ролью жили, теперь роли играют, а скоро будут просто присутствовать на сцене. Навесят таблички: «Иванов», «Гаев», «Лопахин»..., а остальное зритель пусть сам додумывает.

* * *

— Театр жив, пока на сцене «Три сестры», а в зале толпа народа. Вот если будет наоборот, тогда конец...

* * *

Актрисе, фальшиво играющей роль Дездемоны:

— Милочка, вы сильно рискуете.

— Вы думаете, Отелло, войдя в раж, может задушить меня вполне искренне?

— Боюсь, и ража не понадобится, зрители просто не позволят ему схалтурить.

* * *

— У Юрского много талантов и один огромный недостаток.

— Какой?

— Поздно родился, уже не успеет поставить для меня много спектаклей.

* * *

— У Завадского в театре были три сестрицы. Верка Марецкая — ткачиха, я Бабариха, а Орлова хоть Гвидона и не родила, но по заморским странам все время болтается.

— А почему вы-то Бабариха?

— Из-за жопы.

* * *

Глядя на то, как лихо выплясывает Вера Марецкая на сцене:

— А говорят, ведьм не существует...

* * *

После слов докладчика «...со всеми вытекающими отсюда последствиями...» громко добавляет:

— ...и выдавливаемыми тоже...

* * *

После очень скучного выступления:

— Сорок минут кряхтел, а г...на всего-то кучка. Больше выдавить никак не смог.

* * *

На профсоюзном собрании:

— Представьте, какую кучу вопросов нам предстоит разгребать...

Раневская, разводя руками:

— Какую навалили, такую и будем...

* * *

Заведомо зная, что Раневская побывала на неудачной премьере:

— Фаина Георгиевна, вам понравился спектакль?

— Да. Я прекрасно выспалась. Правда, сначала мешало хлопанье кресел, зато потом, когда почти все ушли, стало спокойно. И в гардеробе никакой очереди.

* * *

— От вас никогда не дождешься похвалы!

— Зачем вам моя похвала? Хвалить должны зрители или Завадский. От первых хоть цветы будут, а второй роль даст.

* * *

Часто общаться на сцене с ней было очень тяжело.

— Раньше театр был другим...

В ответ молчание, актеры сговорились не замечать выпадов Раневской.

— ...актеры лучше играли...

Снова молчание.

— ...по-настоящему...

Убедившись, что ссориться никто не желает, заключает:

— ...а нынче сдохли все!

* * *

Раневская постоянно опаздывала, особенно на собрания или читки пьес, вызывая шквал эмоций у Завадского.

После очередного крика пришла на удивление вовремя, села и тихонько сидела, не вступая ни в какие разговоры. Привыкшие к ее постоянному препирательству актеры даже забеспокоились — не больна ли? Нет, сидит, на часы поглядывает.

До самой Раневской очередь дошла нескоро, но вместо того, чтобы произносить свою реплику, она вдруг объявила:

— Тридцать восемь минут!

— Что?! Разве это в вашем тексте?

— Тридцать восемь минут я могла еще сидеть в туалете, но маялась здесь.

И спокойно произнесла реплику, положенную по роли. Рабочий настрой был сбит. Завадский кричал:

— Лучше бы вы отсутствовали, чем издеваться!

— Вы требуете? Выполню.

* * *

— Завтра спектакля не будет.

— Почему, Фаина Георгиевна?

— В главной роли Орлова, а она не того оттенка перчатки из Лондона привезла. Придется за новыми лететь. Какой уж тут спектакль...

* * *

— Генка Бортников человек для театра полезный, — заявляет Раневская.

— Конечно, он же очень популярный актер.

— Да, если начало спектакля задерживается, его можно выпустить на сцену покрасоваться, минут на пятнадцать задержит. Если вовсе срывается — отправить в фойе раздавать автографы. Пока он раздает, можно еще одну репетицию провести...

— Он действительно популярен у зрительниц.

— Вот и я о том же. Его выпустить из театра, немного подождать, пока оттянет на себя всю толпу у входа, и можно уходить незамеченными.

Актер Геннадий Бортников заслуженно был любимцем публики, и его у выхода действительно всегда поджидали толпы восторженных поклонниц.

* * *

— Фаина Георгиевна, у вас много поклонников?

— Полный зал. Видите ли, от рампы до первого ряда довольно далеко, а бинокли есть не у всех. К тому же разглядывают не меня, а ноги Орловой или зад Марецкой.

* * *

Раневская обожала «сокращать» названия, особенно приевшиеся, например: Герой труда — Гертруда. Иногда это приводило к казусам.

Положенный прогон спектакля перед очередным чиновником. Труппа в сборе, даже Раневская уже пришла, а чиновница опаздывает. Не выдержав, Фаина Георгиевна вопрошает хорошо поставленным голосом на весь зал:

— Ну, и где наша ЗасРаКа?

ЗасРаКа — Заслуженный работник культуры.

* * *

Однажды Раневская и Бортников застряли в лифте из-за отключенного света. Просидели недолго, но, выбравшись на волю, Фаина Георгиевна вдруг заявила:

— Гена, вы обязаны на мне жениться. Я скомпрометирована.

Бортников годился ей во внуки, мало того, сама Раневская относилась к нему, как к своему внуку.

* * *

В театре, как и во всех других учреждениях культуры (и не только культуры), дважды в неделю проводились политзанятия, для которых полагалось конспектировать работы классиков марксизма-ленинизма, а по окончании учебного года сдавать своеобразный экзамен на «политическую зрелость».

Конечно, к актерам не очень придирались, но пропустить возможность немного поиздеваться над народными артистами тоже не могли, хотя принимали у них этот экзамен отдельно от остальных.

Первым «допрашивали» Завадского. Ему решено задать очень серьезный вопрос:

— Расскажите о работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».

Солидный и важный Завадский несколько секунд, словно размышляя, крутил в руках свой знаменитый карандаш, без которого не появлялся нигде, потом важно кивнул:

— Знаю! Дальше...

Чуть растерявшиеся члены комиссии вспомнили другую работу:

— Хорошо, расскажите о работе Энгельса «Анти-Дюринг».

Ситуация повторилась, Завадский чуть подумал и снова кивнул:

— Знаю! Дальше...

Поняв, что ничего не добьются, Завадского отпустили.

Следующей экзекуторам «попалась» Вера Марецкая, ее решили подробно расспросить о троцкизме.

— Троцкизм — это... — горестным голосом начала великолепная актриса, — это...

И вдруг она принялась буквально заламывать руки в отчаянье:

— Это такой ужас! Такой кошмар! Я... я не могу... не заставляйте меня рассказывать об этом ужасе...

Ее поспешно отпустили, чтобы не случилось истерики.

Раневской не пришлось отвечать на подобные вопросы, но Марецкая ехидно поинтересовалась, как Фаина вышла бы из такого положения.

— Я? Я бы подробно рассказала, как проклятый троцкизм сказался на моей судьбе.

— На твоей судьбе? Как он мог сказаться?!

— Неважно, главное, им пришлось бы выдержать рассказ о моей несчастной юности, загубленной молодости и почти погубленной старости. Я бы рассказала им о том, как едва не полюбила троцкиста, и что этот мерзавец мог со мной сделать, не раскуси я его подлую троцкистскую сущность.

Марецкая, ценившая шутку и обладавшая прекрасным чувством юмора, смеялась:

— Как жаль, что это не пришло в голову мне. Надолго отбила бы охоту устраивать подобные экзамены.

* * *

Бортников славился своей нетрадиционной ориентацией, что с одной стороны скрывалось, с другой обсуждалось даже на собраниях.

Однажды, выслушивая нападки на своего любимца, Раневская вдруг пробасила:

— Что же за страна такая, где человек не может распорядиться своей жопой, как ему нравится?

* * *

В великолепном спектакле «Дальше — тишина», где Раневская и Плятт играли главные роли, Фаину Георгиевну страшно раздражало обилие реквизита на сцене, она жаловалась, что не пройти. Особенно протестовала против взгроможденного на шкаф велосипеда, требуя убрать этого монстра.

Рабочие сцены убирали, но на каждой следующей репетиции велосипед появлялся снова. Раневская утверждала, что это нарочно, чтобы убить ее.

Однажды, когда репетировали сцену без участия Раневской, которая наблюдала из зала, велосипед действительно грохнулся. Актеры успели отскочить в стороны, никто не пострадал, но испугались основательно.

Раневская утверждала, что это было покушение на нее лично, которое попросту сорвалось.

* * *

Марецкая о новом актере, который непонятно как оказался в театре:

— Боже мой, как он будет играть, он же заикается?!

Раневская «успокаивает»:

— Не переживайте, это только когда разговаривает!

* * *

— У этой актрисы прекрасное образование...

— Вы уверены, Фаина Георгиевна? Она вообще непонятно как попала на сцену.

— Как попала, как раз понятно. Но ее образования вполне хватает, чтобы расписываться в ведомости на зарплату, и это хорошо.

— Чем же это хорошо?

— Представляете, что было бы, окажись она грамотней? Она писала бы пьесы!

* * *

С тоской:

— Теперь в театр ходят в чем попало, в том, в чем и на работу... скоро вовсе будут в пижамах ходить.

— Фаина Георгиевна, какая вам разница, в чем сидят зрители? Главное, чтобы они приходили, смотрели и слушали.

— Смотреть и слушать они могут в кино, а в театр ходят душу лечить. Для этого настрой нужен...

* * *

— Фаина Георгиевна, вас так любят зрители!

— Не меня — моих героинь. За ними меня никто не видит.

* * *

— Раньше были прекрасные пьесы и гениальные режиссеры, потом режиссеры стали просто хорошие, теперь режиссеры г...но, осталось испортиться пьесам, и театра не будет.

* * *

— Вы счастливый человек? У вас столько поклонников, такая популярность...

— Разве в этом счастье? Счастье это когда ты нужна, а когда кроме Малыша в тебе никто не нуждается, разве это может быть счастьем?

Малыш — собака Раневской, дворняга, которую она подобрала на улице больной и выходила.

* * *

— Страшно раздражают актерские улыбки.

— Почему?

— Никогда не знаешь всерьез, или это ради репетиции?

* * *

— Отрепетировать можно все, кроме собственного рождения.

* * *

Раневскую пытаются убедить в необходимости присутствовать на каком-то скучнейшем заседании. Она, потупив глаза, басом:

— Не могу, у меня сегодня свидание...

Собеседник на несколько мгновений теряет дар речи, опомнившись, зачем-то интересуется:

— С кем?

— С самой собой. Я не могу ни пропустить, ни опоздать, голубчик, извините.

* * *

— Тротуары у театра в дни спектаклей вымощены поклонницами Генки Бортникова.

* * *

— Актеры разучились играть так, чтобы зрители не замечали ошибок костюмеров или рабочих сцены, а также их собственных оговорок. Вот когда в монологе Гамлета «Быть иль не быть — вот в чем загвоз» зрители не услышали последнего слова, можно было не сомневаться — перед нами настоящий Гамлет. А если зрители из зала подсказывают: «Пить иль не пить...», это значит, ни Гамлета, ни Шекспира на сцене нет.

* * *

— Никто не может быть абсолютно похожей на Любовь Орлову!

Не замечавшие у Раневской приступов льстивости актеры ждут продолжения, которое следует незамедлительно:

— Даже ей это не всегда удается!

* * *

Актриса, большая любительница сплетен, передала Раневской, что о ней плохо думает некто N. Раневская только пожала плечами:

— Я давно уже ему отомстила.

— Как?

— Подумала о нем еще хуже.

* * *

Раневская и Марецкая сокрушаются из-за изменений во внешности. Раневская:

— Раньше смотрела в зеркало в гримерке и видела молодую девушку, которую нужно загримировать в старуху. А сейчас вижу старуху, которую и гримировать не нужно.

Марецкая:

— А у меня наоборот. Раньше видела молодую девушку, которой грим не нужен, а теперь вижу старуху, которую нужно раскрасить, как молодую.

* * *

— В нашем театре любая актриса может стать примой, при условии, что это Верка Марецкая или Любовь Орлова.

* * *

— Это так сложно, так сложно: сначала написать, а потом сыграть пьесу так, чтобы зрители не приняли антракт за финал и не бросились в гардероб. Станиславский не прав, сказав, что театр начинается с вешалки. Гардероб — лакмусовая бумага, если там много пальто и мало людей — спектакль удался, хуже, если наоборот.

* * *

— От Генки Бортникова можно заразиться оптимизмом, а от NN только насморком.

* * *

— N. талантливая актриса.

— Раньше вы были иного мнения.

— Разглядела. Она даже ответственность снимает с себя так, словно это ночная рубашка. Не всякой дано.

* * *

На профсоюзном собрании разбирают сильно пьющего работника, с укором говорят о деградации личности. И вдруг голос Раневской:

— Я против, у NN не может деградировать личность.

Ясно, как всегда, особое мнение...

Но Раневскую все же просят высказаться ясней.

— У него таковой нет, — коротко поясняет актриса.

* * *

— Сегодня еще раз посмотрела фильм «Золушка». Знаете, Жеймо играет с каждым разом все лучше, а вот я все хуже.

В том фильме Янина Жеймо играла Золушку, а Фаина Георгиевна мачеху.

— Фаина Георгиевна, как вы можете играть на разных сеансах по-разному, это же фильм, все снято на пленку? Кино тем и отличается, что ничего нельзя изменить, как сыграли, так и сыграли.

Раневская упрямо:

— Это вы в своем фильме «Рассвет в Вездесранске» сыграли плохо на века, а Жеймо с каждым разом играет лучше.

* * *

— Вы знаете, N умер. Говорят, на его похоронах искренне рыдала его невеста и несколько друзей...

Раневская задумчиво:

— Значит, наследства не оставил, а вот должен был многим...

* * *

— Фаина Георгиевна, в жизни нужно быть предусмотрительной. Вот я по примеру зарубежных звезд застраховала свой голос на кругленькую сумму, — сообщает знаменитая певица.

Через неделю, побывав на ее выступлении, звонит Раневская:

— И что вы купили на эти деньги?

— Какие деньги, Фаина Георгиевна?

— Вы сказали, что был голос, и вы его застраховали. Деньги-то получили?

— Я его не теряла.

— А что тогда страховали?

* * *

Талантливейшего и очень любимого зрителями актера Геннадия Бортникова без конца ругали за однополую любовь.

Раневская возмущенно:

— Идиоты! Генку Бортникова любят за талант. Если бы зрители любили за задницу, я была бы примой.

* * *

Услышав отзыв о карьерном взлете немолодого уже актера, мол, у него открылось второе дыхание:

— К сожалению, искусственное...

* * *

— Он щедрый, ему для друзей ничего не жаль из того, чего у него нет.

Раневскую убеждают:

— Что вы, Фаина Георгиевна, он свой в доску!

— Надеюсь, не в мемориальную...

* * *

В доме отдыха у актрисы в номере плохо закрывается задвижка входной двери. Прося администратора исправить положение, актриса кокетливо спрашивает:

— А если меня украдут?

Присутствующая Раневская успокаивает ее:

— Разглядят — вернут на место.

* * *

— Полно вам, у этого актера всего один недостаток.

— Какой, Фаина Георгиевна?

— Отсутствие всех достоинств.

* * *

— Гениальный актер спит в каждом. К сожалению, у большинства мертвым сном!

* * *

После очередного едкого замечания Раневской актриса раздраженно:

— Фаина Георгиевна, вам нравится оскорблять и унижать людей?

— Кто вам сказал, что нравится? Может, я делаю это с усилием?

* * *

— Фаина Георгиевна, о чем вы мечтаете?

— В будущем пожить по-настоящему...

* * *

О некоем чиновнике «от искусства»:

— Он такой решительный! Даже позволяет себе позволять.

— Фаина Георгиевна, вы бы поосторожней с теми, кто может испортить вам жизнь.

— Испортить жизнь может даже постельный клоп, причем еще как! Что же, я должна с клопами раскланиваться при встрече?

* * *

— Уйду в ТЮЗ зайчиков играть...

— Фаина, какой из тебя зайчик?

Со вздохом:

— Значит, толстую разожравшуюся слониху.

* * *

Со вздохом после очередного замечания за опоздание:

— Когда применяют кнут, о пряниках как-то забываешь...

* * *

— У лаврового венка важно не промахнуться с размером, не то будет лежать на плечах вместо головы.