20 декабря 1951 года

Здравствуй, Фирочка!

Скоро Ханука и Новый год, а настроение совсем не праздничное. Поплачусь хоть тебе. Павле Леонтьевне плакаться не могу, потому что ей нельзя волноваться, врачи запрещают, а Ниночка меня не поймет. Она на многие вещи смотрит слишком просто. Ах, как я ей завидую! Хотела бы я иметь такой легкий характер.

Так вот, про настроение. Мне его испортили мои коллеги. Кто ж еще испортит настроение актеру, как не другой актер? Но мой случай особенный, потому что на меня ополчилась чуть ли не вся труппа. Из-за моей известности, а в особенности из-за моих премий. Перед очередным собранием (наш гениальный руководитель обожает собрания), пока ждали Ю.А., заговорили о премиях. Я не уловила, кто начал разговор, потому что читала газету. Говорили о том, что премии, дескать, не всегда являются показателем таланта и т. п. Бывает, что и бездари получают премии, так сказать «за компанию», если им повезет попасть в хорошую картину или хороший спектакль и не сильно испортить его своим присутствием. А многие таланты, мол, по достоинству не оценивают и премий им не дают. Одним дают одну за другой, а другим ничего не дают. Моего имени не произносилось, но все посматривали на меня так многозначительно, что не оставалось сомнений насчет того, кого они имеют в виду. Почти все, кто сидел в зале, вставил словцо в этот гадкий разговор. Я сначала не хотела ничего говорить, отгородилась от них газетой и делала вид, что читаю, но не выдержала и сказала, что премии у нас даются заслуженно и что лучше бы им всем заткнуться. А если завидно, то чем языками трепать, лучше попробовать сделать что-то стоящее. Глядишь — и премию дадут. Мне начали хором возражать, началась перепалка, в разгар которой пришел Ю.А. и спросил, что случилось. Ему хором ответили, что Раневская ни с того ни с сего начала всех оскорблять. Никто будто бы меня не трогал, а я вдруг вскочила и начала крыть их всяко-разно. Представляешь, какие подлецы? И ведь крыть нечем — имени моего они не произносили, а взгляды, какими бы красноречивыми они ни были, к делу не подошьешь. Ю.А. объявил мне выговор. Каждая сволочь посчитала нужным высказаться по этому поводу возле доски с приказами. Как увидят меня, так и начинают высказываться. Что это, Фирочка, как не травля? С помощью таких вот гнусных приемчиков меня в свое время выжили из гимназии. Затретировали до того, что я наотрез отказалась туда ходить. Но сейчас я другая. Милая застенчивая Фанечка осталась в прошлом. С Фаиной Раневской такие номера не проходят. Ю.А. собирает нас по два раза в неделю. На следующем собрании я встала и начала раздавать всем сестрам по серьгам. Кто выпивши играть выходит, кто с кем в гримерке случается, кто ради левых концертов репетиции прогуливает. Америку я не открыла, потому что Ю.А. обо всем этом знал лучше меня и другие тоже знали. Но пока не сказано вслух прилюдно, то вроде бы как и не было ничего. Любимчикам Ю.А. все прощает, это мне чуть что объявляет выговор. А когда на собрании, да под протокол, названы имена и перечислены проступки, то тут делать нечего, надо принимать меры. Под конец я так разошлась, что прошлась и по нему самому. Сказала, что хороший режиссер должен вдохновлять актеров, а не ломать им крылья. Он потребовал конкретики, так я ему выдала конкретику. Разобрала детально несколько последних репетиций — на, получи! Дала врагу отпор, но на сердце от этого хорошо не стало. Напротив, расстроилась пуще прежнего. Я же чокнутая идеалистка, мне хочется жить со всеми в ладу и согласии. Я до сих пор верю, что в каждом человеке, насколько плох он ни был, скрыто что-то хорошее, верю, что любой негодяй, если захочет, сможет исправиться. Но наших негодяев только могила исправит. Завистливые ничтожества! Театр теперь зову «террариумом». Хорошо себя чувствую только на сцене. На сцене я обо всем забываю, кроме своей роли. С огромным удовольствием играю Маньку¹. Павла Леонтьевна подшучивает надо мной, говорит, что спекулянтки получаются у меня особенно хорошо. Это она намекает на мои способности к коммерции. Я ей на это с еврейским акцентом отвечаю: «А как же! Нам, евреям, без шахер-махера жить невозможно», и мы вместе смеемся. У Павлы Леонтьевны удивительная улыбка, точно такая же, как и была при нашем знакомстве. Лицо в морщинах, а улыбка молодая — разве не чудо?

Если что и радует меня сейчас, то это предстоящий переезд. Ордера на руках пока еще нет, но есть обещание человека, слово которого весит столько же, что и документ с печатью. В будущем году я перееду из своего «колодца» в новый высотный дом на Котельнической набережной. Дом этот виден за три километра, я уже ходила на него любоваться. Отдельная двухкомнатная квартира, да еще и в таком доме! Вот уж в театре обзавидуются. Станут ныть, что в то время, когда многие ютятся по семь человек в комнате, некоторые живут в одиночку в двухкомнатных квартирах. Ну и пусть ноют, я самых-самых на новоселье приглашу, чтобы увидели мои хоромы своими глазами.

Приезжала из Ленинграда Райка², привезла мне подарок от Анны Андреевны³ — шаль невероятной красоты. Анна Андреевна знает толк в шалях. Она вообще во всем знает толк. За невероятную мудрость я зову ее «рабби». Вспоминали с Райкой Ташкент⁴. Поверишь ли, Фирочка, вспоминали с удовольствием. Что Ташкент — я и Крым сейчас вспоминаю с удовольствием. Плохое отходит на второй план, а на первый выходят отношения между людьми. В тяжелые времена люди становятся добрее и внимательнее друг к другу, поскольку иначе не выжить. Сколько хороших людей я встретила в Ташкенте! Опять же, в Ташкенте я была на десять лет моложе, чем сейчас, а в нашем возрасте это имеет значение. Райка молодая, ей пока этого не понять. Рассказала ей про предстоящий переезд. Она (ну ты же ее знаешь) сразу же предложила мне гешефт — расписаться с каким-то ее знакомым грузином, прописать его в свою комнату и сразу же после этого развестись. Чтобы он остался в комнате, когда я перееду в новую квартиру. На этом, по ее словам, я могла бы хорошо заработать. Разумеется, я послала Райку вместе с ее грузином в ж..у. Как она вообще представляет себе эту картину — я в ЗАГСе с незнакомым мне грузином? Вдобавок ко всему, он еще и из княжеского рода, как сказала Райка. В Грузии я, Фирочка, удивляюсь двум вещам — количеству князей (их там невероятно много) и тому, что грузины своего княжеского происхождения не скрывают. На дверях не пишут, но в разговоре непременно упомянут, что предки были князьями. По тому, как расстроилась Райка, я догадалась, что она надеялась хорошо погреть руки на этом деле. Вот уж у кого настоящие коммерческие способности, так это у нее. Ей бы не искусством ведать, а снабжением. Впрочем, она им и ведает. Попроси Луну с неба достать — достанет, но обдерет тебя как липку. Мне, по старой дружбе, она делает хорошие скидки, но себя все равно не забывает. Это такой человек, который без выгоды не может ни чихнуть, ни пернуть.

Фирочка, по твоим рассказам мне не нравятся ваши доктора. Что значит «ешьте больше мяса»? Гемоглобин это такая штука, с которой шутки плохи. Я далека от медицины, но знаю, что прежде всего нужно выяснить, отчего у человека низкий гемоглобин. Мало ли что. Я спросила у знакомой докторши, она сказала, что я права и причину нужно найти непременно. Если хочешь, милая, я могу устроить тебе обследование в Москве у хороших врачей. В Кремлевскую больницу не смогу, сама понимаешь, но пристрою в хорошие руки. Подумай об этом. Только, умоляю тебя, не тяни с решением! Со здоровьем шутки плохи. У меня всегда перед глазами пример Максимилиана Волошина. Он не обращал внимания на свое здоровье, говорил: «пустяки, пройдет», оттого и умер так рано.

Хороших тебе праздников, милая моя!

Целую крепко.

Твоя Фаня.

Примечания

1. Роль Фаины Раневской в спектакле «Шторм» по пьесе Владимира Билль-Белоцерковского.

2. Беньяш Раиса Моисеевна (1914—1986) — советский театровед и театральный критик, подруга Фаины Раневской.

3. Ахматовой.

4. Раневская и Беньяш были в Ташкенте в эвакуации.