1 ноября 1962 года

Милая моя Фирочка!

Прости меня за то, что так долго тебе не писала и не звонила. Не могла. Хотела, но не могла. Смерть Беллы совершенно выбила меня из колеи. Я стала апатичной, равнодушной ко всему, жила только воспоминаниями. Ты знаешь, что, едва сойдясь, мы начали грызться друг с другом так же, как в старые добрые времена. Этого не изменить. Но как же стыдно стало мне за свое поведение, когда я узнала, что моя дорогая сестра неизлечимо больна. Бог на старости лет дал нам немного времени для того, чтобы мы наладили отношения, пожили мирно, дружно, как полагается сестрам. А мы так бездарно истратили Его дар, эти два драгоценных года. Только в последние месяцы мы наконец-то сблизились. Белле тоже было стыдно, но мне стыднее в сто раз, ведь она жила у меня, мне следовало проявлять побольше гостеприимства, а главное то, что она ушла, а я осталась. Отца нет, мамы нет, Беллы нет... Яша болеет, уже долго болеет, я боюсь вдаваться в подробности, чтобы ненароком не узнать страшное. Только спрашиваю, не нужно ли ему чего. Павлы Леонтьевны тоже нет. Скоро и мой черед настанет. Скорей бы настал. Тоска такая, что жить не хочется. Чувствую себя невероятно одинокой. Не обижайся на меня, Фирочка, как обиделась Ниночка, когда я сказала ей об этом. Я помню, что у меня есть две близкие подруги, я ни на секунду об этом не забываю. Если бы не вы, я давно бы сдохла. Но когда-то у меня было больше дорогих мне людей. И если в отношении Павлы Леонтьевны мне не в чем себя упрекнуть (очень надеюсь, что так оно и есть), то из-за Беллы ем себя поедом. Чувствую себя гадкой, злой, несправедливой. Я успела попросить у нее прощения за все плохое, что делала ей, она меня простила, но сама себя я не могу простить. У Николаши я тоже попросила прощения на Беллиных похоронах. Мы обнялись и плакали. Сплетники скажут, что он был и моим любовником тоже, так ласково он утешал меня. Ну и пусть. Я только на похоронах поняла, почему Белла его любила. Он очень добрый, потому и живет в нищете, еле концы с концами сводит. Видимо, моя легкомысленная сестра жила очень праведно, если Бог на закате жизни послал ей встречу с любимым человеком. Думаю, может, и не во мне дело, может, я понадобилась только для того, чтобы они встретились. Уж меня-то Белле Бог послал не в награду, а в наказание. Разве я могу быть чьей-то наградой? Тоска ужасная. Но сейчас все же заставила себя сесть за письмо. Не хватало мне только того, чтобы ты на меня обиделась, подумала, что я тебя забыла или что похуже. Знаю, что ты непременно пыталась мне звонить, но я почти не подхожу к телефону — то не слышу звонка, то не хочу разговаривать. Если домработница позовет, то могу поговорить. Я понимаю, что самого плохого ты не подумаешь, пока не увидишь некролога, но ты могла решить, что я заболела. Да, Фирочка, я заболела. Душевно. У меня душевная боль, и нет лекарства от этой болезни. Похудела страшно, потому что питаюсь только сладким чаем. Одежда болтается на мне, как на вешалке. Играю через силу. Стыдно перед зрителями, которые приходят посмотреть на меня. Стыжусь, но ничего с собой поделать не могу. Чувствую себя опустошенной, выпотрошенной. Время идет, а лучше мне не становится. Ирочка водила меня к профессору-невропатологу. Он два часа мучил меня вопросами, а потом прописал на ночь пить снотворное, а утром какую-то бодрящую настойку. Тоже мне — светоч разума! Снотворное я и без него пила, а у настойки такой вкус, от которого меня выворачивает наизнанку, поэтому я ее пить не стала.

Ирочка уговаривает меня вернуться к ним в театр. «Юрий Александрович хочет, чтобы вы вернулись!» Я говорю: «Спасибо, но не хочется еще раз наступать на те же грабли», но она продолжает талдычить свое. Я уже однажды поверила в то, что Ю.А. изменился сам и изменил свое отношение к актерам. Ничуть он не изменился, в театре у него, по словам Любочки, стало только хуже. Вдобавок там уже четвертый год служит Симка Бирман. Вот уж кого мне не хватало для полного счастья, так это ее. Правда, что-то меняется и в лучшую сторону. В Театре Моссовета теперь новый директор — Никонов. Я его знаю, он порядочный, воспитанный и вообще очень хороший человек. Ирочка втянула его в свой заговор. Явилась ко мне с ним (будто случайно его встретила — так я и поверила!), и они взяли меня в клещи, как два шадхена богача, имеющего дочь на выданье. Под конец Никонов поклялся, что будет следить за тем, чтобы меня никто не обижал. Выглядело это как клятва средневекового рыцаря. Я рассмеялась и, чтобы отвязаться от них, сказала, что подумаю. На самом деле не собиралась думать об этом, но в последние дни невольно задумалась. С тех пор как ушел Туманов, мне живется плохо. С новым главным режиссером¹ я не могу найти общий язык. Точнее — это он не хочет меня понимать. Что бы я ни сказала, все встречается в штыки. Странно, что Таня² о нем очень высокого мнения. Она убеждает меня в том, что он талантлив, умен и добр, и даже предприняла попытку нас «примирить», но у нее ничего не вышло. Я верю Тане, возможно, что к ней он относится хорошо, но вот меня он почему-то невзлюбил с первого взгляда, и я не знаю, что тому причиной. Может, я похожа на его тещу или еще на какого-то неприятного ему человека? Я пробовала объясниться, ты же знаешь, как я люблю прозрачность в отношениях. Выбрала подходящий момент, когда он был в хорошем расположении духа, пришла в кабинет и спросила: «Что не так? Почему вы меня не любите? Почему вы не даете мне ролей?» Хотела сказать «ненавидите», поскольку это было бы ближе к правде, но все же выбрала более деликатную формулировку. Он скривился так, словно у него разом заболели все зубы, и начал убеждать меня в том, что мне это показалось, что распределение ролей происходит не в порядке очереди и т. п. Короче говоря, выставил меня мнительной дурой. Хорошо еще, что наш разговор проходил без свидетелей. Впрочем, я уверена, что он рассказал о нем своим клевретам, а те разнесли по всему театру. Так что мне есть о чем задуматься, Фирочка. Выбор у меня паршивый, мне приходится выбирать наименьшее из двух зол, и я пока еще не разобралась в том, какое зло меньше, а какое больше. То, что ближе, всегда кажется большим. Надо, конечно, учитывать и то, что у Ю.А. я буду не одинока. Там есть Любочка, Ирочка, Никонов. Все же какая-то поддержка. А здесь я после ухода Туманова осталась в одиночестве. Одиночество! Ненавижу это проклятое слово! Кругом одиночество. И два года без новых ролей. Два года, Фирочка! На днях я чуть не убила свою парикмахершу. У меня теперь новая парикмахерша — Лиза. Страшная дура, но стрижет замечательно. Это ее и спасло от гибели в расцвете лет. Я пожаловалась ей на то, что мне не дают новых ролей. Ты подумаешь: «Нашла кому жаловаться», и будешь тысячу раз права. Но что поделать, Фирочка. Иногда так подопрет, что срочно нужно кому-то излить душу, а то сердце разорвется. А под рукой нет никого, кроме парикмахерши. Пожаловалась я и услышала в ответ: «Ну и что! Велика беда! Вам же, артистам, зарплату платят независимо от того, есть роли или нет». Лиза вращается в театральной среде и знает нюансы. Я разозлилась и задала ей перцу. Не понимаешь, что значат для актера роли, так не рассуждай! После, конечно, пожалела. Она же дура и ничего не понимает в искусстве. Ей, предположим, дай денег просто так, без стрижки, она и рада будет. У парикмахерш свои резоны, у актрис — свои и что тут злиться? Знаешь, Фирочка, я стала очень раздражительной. Никогда не была ангелом вроде тебя, но сейчас что-то чересчур — вспыхиваю не только по любому поводу, но и без повода. Нервы. Проклятые нервы. Как же я завидую толстокожим бесчувственным людям, таким, например, как Ю.А.! Им все нипочем, им ни до чего нет дела, кроме своей персоны, они всегда счастливы. «Пустое сердце бьется ровно»³, сказал Лермонтов и был тысячу раз прав! Ох, что я пишу! Вздор! Чему тут завидовать? Лучше уж сдохнуть, чем жить с пустым сердцем!

В марте планирую выкроить недельку и приехать к тебе. Почему-то уверена, что общение с тобой и ласковая южная весна вылечат меня. Не нарушу ли я каких-либо твоих планов? Или мне лучше приехать в апреле? Я пишу «выкроить», но на самом деле выкраивать ничего не надо. Съемок пока что не предвидится, в театре я занята мало. Завидую Тане, которая хватается за любое предложение и снимается постоянно. Мы по-разному смотрим на это. Таня считает, что главное, чтобы не забывали, а я считаю главным моральное удовлетворение. Главное, чтобы не было стыдно. Помню, как в прошлом году в санатории смотрела «Ошибку инженера Кочина». Не могла не пойти, потому что главврач привез эту картину для того, чтобы сделать мне приятное. Он бы еще «Подкидыша» привез бы! Но тем не менее мне пришлось пойти и смотреть на свой позор. Радовало меня только одно, то, что в зале было темно и люди не видели моей покрасневшей от стыда физиономии.

Разругалась с Кошеверовой. Сказала, что никогда не прощу ей того, что она уговорила меня сыграть эту идиотскую старуху⁴, и попросила считать, что мы больше не знакомы. Злюсь на себя. Видела же, что роль — полное г...о, но поддалась на уговоры, уступила. Поклялась памятью дорогих мне людей, что больше никогда не сделаю никому подобных уступок. У меня, Фирочка, несмотря ни на что, все же сохраняется определенный пиетет перед режиссерами. Сама я нисколечко не режиссер и преклоняюсь перед людьми, которые могут создать в голове замысел и реализовать его. Поэтому, когда Кошеверова уговаривала меня сняться в ее паршивой «Бабушке», я сказала себе: «Может, она права? Она же режиссер. Ей виднее». А теперь она заявила мне: «Я сразу понимала, что это будет, мягко выражаясь, не шедевр, но надеялась, что ваше участие выведет картину на первое место в прокате!» Мать твою так и растак! Ты знала, что снимаешь г...о, но решила завернуть его в красивый фантик и в таком виде скормить зрителям? Я тебе что — паровоз, который должен вытянуть на первое место плохую картину? Ужас! А ведь когда-то я была о Кошеверовой высокого мнения. Вот скажи мне, Фирочка, почему люди способны только портить мнение о себе? Почему никогда не происходит обратного? Чтобы думать о человеке — мерзавец, подлец, а потом вдруг сказать: «Нет, он хороший». Если бы ты знала, милая, как тяжело мне разочаровываться в людях. Разочаровалась, считай, что потеряла человека.

Знакомые часто приглашают меня в гости, хотят развлечь, понимая, как мне тяжело, но я редко к кому хожу. Не считаю возможным портить людям настроение своей унылой физиономией. Испытываю какую-то болезненную страсть к затворничеству, вдруг полюбила сидеть дома в одиночестве, хотя раньше терпеть этого не могла. Парадокс — тягощусь одиночеством и люблю сидеть дома одна. Сама не знаю, чего я хочу. Нет, знаю — ничего я не хочу.

Прости меня, Фирочка, за то, что выливаю на тебя свою тоску, но мне нужно с кем-то поделиться. С кем-то из близких. Спасибо тебе, милая, за все.

Целую тебя.

Твоя Фаня.

Примечания

1. Речь идет о Борисе Ивановиче Равенских (1914—1980), советском театральном режиссере и педагоге, который в 1960 году сменил Иосифа Туманова на посту художественного руководителя Театра имени Пушкина.

2. Актриса Татьяна Ивановна Пельтцер (1904—1992).

3. М.Ю. Лермонтов. «Смерть Поэта».

4. Речь идет о фильме «Осторожно, бабушка!».