Фильм, фильм, фильм!
«Для меня всегда было загадкой — как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?»
Фаина Раневская
За первой, удачной ролью в кино для Раневской последовали другие, не менее интересные и успешные. После «Пышки» ей позвонил старый знакомый, бакинский режиссер Игорь Савченко, который предложил Фаине сняться в его картине «Дума про казака Голоту»:
— Там в сценарии есть попик, так вот, если вы согласитесь сниматься, мы сделаем из него женщину — он будет попадьей...
Раневская, подумав, согласилась. Буквально на следующий день ее пригласили в съемочный павильон (который представлял собой угол деревенской избы: со скамьей, подслеповатыми оконцами, канарейкой в золоченой клетке и отгороженным дощатой ширмой закутком для свиньи с поросятами), в котором пахло, как в хлеву. Режиссер попросил Фаину подготовиться к съемкам эпизода «Попадья у себя дома», а сам занялся отстройкой камер. Определенного текста у эпизода не было, важно было передать настроение. Андрей Шляхов рассказывает:
«Раневская совершенно спокойно вошла в комнату, словно в родной дом, и отчего-то сразу отлично почувствовала себя в роли хозяйственной сельской попадьи, весьма довольной своей жизнью и гордящейся своим «богатым» хозяйством. Сперва актриса подошла к птичкам, сунула к ним в клетку палец и засмеялась: «Рыбы мои золотые, все вы прыгаете и прыгаете, покою себе не даете». Затем наклонилась к поросятам и радостно воскликнула: «Дети вы мои родные! Дети вы мои дорогие!» Поросята столь же радостно захрюкали в ответ. Присутствовавшие на съемках схватились за животы со смеху, а режиссер Савченко крикнул: «Стоп! Достаточно!» — и стал хвалить Фаину Георгиевну: «Это то, что мне нужно, чего не хватало фильму».
Раневская ответила, что, к великому своему сожалению, она не волнуется только на репетициях, а на съемке же будет просто-напросто умирать со страху и, конечно же, так хорошо не сыграет. «Ну, давайте попробуем снимать», — тяжело вздохнула Раневская. «Снимать ничего не надо, — засмеялся Савченко, — все уже снято!»
Уникальный случай — снятая проба сразу же вошла в фильм!».
Кинематографические успехи Раневской и ее возвращение к работе (можно сказать, к жизни — потому что без актерства Фаина не чувствовала себя живой) омрачило одно трагическое событие, которое Раневская восприняла как личное большое горе. В конце лета 1938 года от последствий тяжелейшего инфаркта умер Константин Сергеевич Станиславский. Биограф Матвей Гейзер рассказывает:
«Для Фаины Раневской это было страшное потрясение. Станиславского она обожала. Называла его «божественным» и считала, что Станиславский для театра — это то же, что Пушкин для поэзии. А учитывая, как фанатично она любила Пушкина, можно догадаться, что это высший комплимент из ее уст. «Буду умирать, — говорила она, — и в каждом глазу у меня будет Станиславский — Крутицкий в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты».
Так вышло, что они даже ни разу не встречались. Только однажды в Леонтьевском переулке Раневская увидела пролетку, в которой он проезжал. Она побежала следом, посылая воздушные поцелуи и крича: «Мальчик! Мальчик мой дорогой!» Станиславский рассмеялся и махнул ей рукой. Эту встречу Раневская вспоминала всю жизнь.
И вот в 1938 году, когда она лечила в Железноводске больную печень, она купила утром газету и увидела в ней извещение о смерти Станиславского. По ее собственному признанию, она не то что плакала — а просто лаяла от слез. Добрела до санатория и в слезах упала на постель. А спустя много лет написала: «Я счастлива, что жила в «эпоху Станиславского», ушедшую вместе с ним...»
Фаина Раневская. Шарж Иосифа Игина
Следующие несколько лет своего творчества Раневская посвятила кинематографу. В 1939-м она снялась в двух картинах («Человек в футляре» и «Ошибка инженера Кочина») а в 1940-м увидели свет фильмы «Подкидыш» и «Мечта»: причем последний принес Раневской, сыгравшей роль Розы Скороход, властной хозяйки меблированных комнат, мировую славу. Партнер Раневской по съемочной площадке, актер Ростислав Плятт вспоминал о работе над этим фильмом:
«Старая мать, потрясенная эгоизмом и черствостью своих детей... Мне кажется, что эта тема берет начало в грандиозной ее киноработе — роли Розы Скороход в замечательном фильме Михаила Ромма «Мечта». Вот тут мы встретились впервые как партнеры; у нее была главная роль, у меня — эпизодическая, но я был свидетелем того, как рождалась у Раневской ее Роза, властная хозяйка меблированных комнат. Фаина Георгиевна в то время была еще сравнительно молодой женщиной, лет сорока, с худой и гибкой фигурой. Это ей мешало: она видела свою Розу более массивной, ей хотелось, так сказать, «утяжелить» роль. И наконец, она нашла «слоновьи ноги» и тяжелую поступь, для чего каждый раз перед съемкой обматывала ноги от ступней до колен какими-то бинтами. Ощущение точной внешности играемой роли всегда питало ее, а уж нутро ей было не занимать: эмоциональная возбудимость, взрывной темперамент, моментами поднимавший Розу до трагических высот, — все было при ней. «Мечта» вышла на экраны в 1941 году, и с тех пор Раневская жила в поисках роли себе по плечу, роли, которая смогла бы до дна утолить ее неуемную творческую жажду...»
Друг Фаины, актер Константин Михайлов, писал в своих мемуарах:
«В кинематографе Раневская сыграла меньше, чем хотелось бы, и много меньше, чем она могла. Хотя создала галерею разных и, что в кино особенно трудно, разнообразных характеров, в основном комедийных. Яркие, приметные, они всегда радовали зрителей, убеждали, даже если это были совсем небольшие эпизоды... Но самой главной работой актрисы в кино стала Роза Скороход в замечательной картине Ромма «Мечта». Хозяйка захудалого пансиона в панской Польше. Алчная, грубая, властная и в то же время ничтожная, жалкая в своей безмерной любви к сыну — подлецу и пустышке. Нельзя забыть сцену ее свидания с ним, через тюремную решетку, ее взгляда, полного тоски (да, снова тоски!) по его погубленной судьбе, по ее обманутым надеждам, взгляда, в котором был весь ее человеческий крах, падение. Нельзя забыть ее отечных, тяжелых ног, ее рук, ищущих деньги в тряпках комода, ее резкого голоса хозяйки, когда она говорит со своими постояльцами, ее слез... Надо сказать, что это был фильм блистательного актерского ансамбля. И пусть это не прозвучит обидой для других артистов, но я ходил смотреть его ради Раневской. Было ли в роли то, что мы называем «смешным»? Да, и там были нотки знаменитого юмора актрисы, комедийные краски, но в той мере, в той прекрасной пропорции, которая необходима, чтобы оттенить страшное, злое, сильное... Да, она была сильна, жестока и вместе с тем драматична. Роза Скороход — один из шедевров Раневской».
Фильм «Мечта» имел успех и за рубежом. Жена писателя Теодора Драйзера, Элен, рассказывала:
«Теодор был очень болен. Ему не хотелось писать, не хотелось читать, не хотелось ни с кем разговаривать. И однажды днем нам была прислана машина с приглашением приехать в Белый дом. Советский посол устроил специальный просмотр фильма «Мечта». В одном из рядов я увидела улыбающегося Чаплина, Мэри Пикфорд, Михаила Чехова, Рокуэлла Кента, Поля Робсона. Кончилась картина. Я не узнала своего мужа. Он снова стал жизнерадостным, разговорчивым, деятельным. Вечером дома он мне сказал: «Мечта» и знакомство с Розой Скороход для меня — величайший праздник».
Роль хозяйки меблированных комнат мадам Розы Скороход в фильме «Мечта» открыла трагические грани таланта Фаины Раневской
Не менее восторженно о фильме и роли Фаины Раневской отозвался сам Президент США Франклин Рузвельт:
«На мой взгляд, это один из самых великих фильмов земного шара. Раневская — блестящая трагическая актриса».
В чем заключалось мастерство быть великой трагической актрисой? Что уникального было в Раневской и ее подходе к разнообразным ролям, которые актрисе довелось сыграть? На этот непростой вопрос исчерпывающе ответил литературовед и кинокритик Ираклий Андроников, который писал о Фаине Георгиевне:
«Если говорить о Раневской, то во всех ее созданиях мы чувствуем стиль их автора, неповторимую манеру его, своеобразие его натуры и творческих приемов. Это единство стиля не означает, однако, однообразия. И словно для того, чтобы показать свои неограниченные возможности в пределах своего голоса, своего обширного человеческого диапазона, актриса не боится играть роли, близкие между собой по материалу...
Раневской в высшей степени удается передать не только существо человека, но и свое отношение к нему — свою мысль о людях, о жизни, об истории. Ей всегда есть что добавить к авторскому замыслу, она всегда понимает, как углубить и развить его. И работает она не на своей характерности и даже не на характере своем. Она далеко уходит от себя. И создает людей, нисколько на себя не похожих. Скромная, неустроенная, неуверенная в себе, вечно в себе сомневающаяся (но как художник глубоко убежденная во внутренней своей правоте!), она берет характеры, диаметрально противоположные собственной своей натуре, — играет женщин бесцеремонных, грубых, расчетливых, жадных, или смешных, или жалких...
С необычайной остротой Раневская проникает в социальную основу образа. Она мыслит исторически. Для нее нет характеров неподвижных — вне времени и пространства. Она очень конкретна и глубока. И великолепна в разнообразии национальном — русская «мамаша», украинская кулачка, американская миллионерша, фашистская фрау Вурст, местечковая стяжательница в «Мечте».
Еще один современник и друг Раневской, актер Сергей Юрский (сыгравший вместе с Фаиной Георгиевной в ее последнем спектакле, и наблюдавший актрису долгие годы), уже после ее смерти дал ей такую характеристику:
«...Если внутри у большинства из нас замысловатый клубок нитей, то Раневская была соткана из морских канатов. Великолепна и красива ее сложность. И от крупности все противоречия ее личности воспринимались как гармоническая цельность. Редки такие люди.
Так случилось, что многие годы она провела почти безвыходно в четырех стенах. Но сохранила острое любопытство к жизни во всех проявлениях: к политике, к психологии современного человека, к смешному, к людским слабостям, к новым книгам, к новым талантам. Едкая насмешливость при постоянно возвышенном складе ума и сердца. Не терпела «тонкость» в общении, но при этом органически не приемлела малейшую фамильярность. Тяга к общению и потребность одиночества. Взрывы гнева и сентиментальность. Самоутверждение, обидчивость, подозрительность и при этом — широта души, искренняя беспощадная самокритика, непостижимое умаление, даже уничижение своих достоинств, талантов (например, писательского дара). Безмерная печаль и могучий нутряной оптимизм. Жалостливая любовь ко всем людям и громогласный искренний патриотизм, безоговорочное предпочтение своих (во всем наше лучше!): русский язык, русский образ мыслей, русский стиль жизни, русские традиции. И еще: непреходящая гордость оттого, что она советская гражданка и советская актриса — по собственному выбору! Поступок совсем ранней юности. Вся семья эмигрировала после революции. Она — единственная из семьи осталась. С народом, со страной, с революцией, с русским театром. Так говорила Раневская — не с трибуны, не в интервью, а в своей комнате один на один среди разных других разговоров. Канаты, канаты сплелись в ней! Огромный масштаб. Карта в размер самой местности. Глубина памяти в размер века».
Мне всегда было непонятно — люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства
Именно эти «канаты» не позволяли Раневской мириться с бессовестными поступками своих коллег, даже самых именитых. Например, однажды Фаина Георгиевна не побоялась высказаться с резкой критикой в адрес «главного поэта страны» Сергея Михалкова, обласканного властями:
«Когда я говорю о «дерьме», то имею в виду одно: знал ли Сергей Владимирович, что всех детей, которые после этого фильма добились возвращения в Советский Союз, прямым ходом отправляли в лагеря и колонии? Если знал, то 30 сребреников не жгли руки?.. Вы знаете, что ему дали Сталинскую премию за «Дядю Степу»? Михаил Ильич Ромм после этого сказал, что ему стыдно носить лауреатский значок. Язвительный Катаев так изобразил его в «Святом колодце», такой псевдоним придумал — Осетрина (Михалков действительно похож на длинного осетра) — и живописал его способность, нет, особый нюх, позволяющий всегда оказываться среди видных людей или правительственных чиновников, когда те фотографируются».
Если пьеса ей не нравилась (или уровень драматурга актриса ставила под сомнение, не вынося пафосности и фальши произведений соцкульта), Раневская не воздерживалась от колких реплик:
— Ну-с, Фаина Георгиевна, и чем же вам не понравился финал моей последней пьесы?
— Он находится слишком далеко от начала.
«Шатров — это Крупская сегодня», — так определила Раневская творчество известного драматурга, автора многочисленных пьес о Ленине.
— Очень сожалею, Фаина Георгиевна, что вы не были на премьере моей новой пьесы, — похвастался Раневской Виктор Розов. — Люди у касс устроили форменное побоище!
— И как? Удалось им получить деньги обратно?