Юрий Кузьменков. Панцирь Цезаря

Да, Фаина Георгиевна Раневская... Эпохальная актриса. Эпохальная в том, что... не из той эпохи. Вот если бы сейчас ее кто-нибудь послушал, мог бы даже посмеяться, поиздеваться — да разве так говорят?! Да разве так играют?! Да, так играют! Играли...

Я расскажу только о своих встречах с ней. Конечно, был занят в спектакле «Дядюшкин сон», играл слугу в деревне. Совсем еще пацанчик был, 1964-й год, я только закончил студию при Театре имени Моссовета. Давали какие-то маленькие роли, эпизодики, и вот встретился с ней. В большом зале репетируем «Дядюшкин сон». Сижу, волнуюсь, у меня, наверное, фраз десять, может, меньше. Она сидит рядом со мной. Никогда не делала никаких замечаний, ничего. Пожилые актеры обычно делают замечания, учат молодых, как им жить, как работать, как говорить. Она этого никогда не делала. Наклонилась ко мне:

— Мальчик мой, сбегай за валидолом, а то ведь эти сволочи хотят, чтобы я подохла здесь.

— ?! Да вы что, Фаина Георгиевна, — перепугался я, — я быстро, конечно, сейчас! — Понесся в аптеку, принес валидол.

— Спасибо, мой дорогой. Кого ты здесь делаешь-то?

— Да слугу, вот здесь, в деревне, куда вы приезжаете к мужу. Я его слуга, мы играем с ним в шашки.

— Ах, слугу! Ну что же, очень хорошо, что ты делаешь слугу, мне даже очень приятно будет с тобой общаться.

А когда я еще учился в студии при Театре имени Моссовета, все мы, студенты, ходили в массовые сцены в спектаклях. А я был довольно развитый малый, ну, шутник.

Шел у нас в театре спектакль «Часы пробили полночь», его поставила Инна Александровна Данкман. Такая веселенькая сказка была. Мы там танцевали, делали какие-то па, изображая гостей на балу. Получал за это 2 рубля, там две минуты — и, пожалуйста, все закончено. Но когда эти на делаешь раз так по 20, а в день мы иногда раза по 3 играли эту сказку, то надоедает.

А тогда на выходе стоял спектакль «Цезарь и Клеопатра» с Ростиславом Яновичем Пляттом в главной роли. И у Цезаря был такой замечательный золотой панцирь. И я иду на сцену делать эти свои на и вижу: стоит панцирь, не убранный реквизитом. Я подлетел к нему.

— Дайте, — говорю, — мне этот панцирь на выход!

Реквизиторша, женщина такая милая, в меня влюблена была (ну, в том смысле, что я ей нравился как артист):

— Да вы что, меня уволят!

— Да кто уволит? Никто и не заметит.

И я этот панцирь на себя надел и вышел на сцену танцевать, делать па. Казалось бы, что тут смешного? Но это для зрителя ничего нет смешного, потому что панцирь и панцирь. Но все актеры, которые были заняты в этом спектакле, знали, чей это панцирь. И когда этот панцирь засверкал на сцене, конечно, многие не удержались, стали хохотать, некоторые говорить не могли, со сцены уползали — та же Талызина, еще какие-то актеры... Все же знали, что это — панцирь Цезаря! В общем, я своего достиг — повеселил.

И вот в антракте я выбегаю в буфет, радостный, что повеселил всех, и вижу такую картину: за столом сидят Ирина Сергеевна Вульф, Фаина Георгиевна Раневская (они приятельницы были) и наш режиссер, Инна Александровна Данкман, которая уже успела им рассказать о моей выходке — мол, студент, такой-сякой, вышел в панцире Цезаря и сорвал сцену. И когда я появился, то эти три замечательные женщины на меня уставились, и Фаина Георгиевна так строго спросила:

— Мальчик мой, да как же так можно — сорвать сцену?

— ?! Так я же хотел повеселить всех!

— Да он еще и хотел повеселить!

Я ей отвечаю:

— И всегда, Фаина Георгиевна, буду делать так, всю жизнь.

Две дамы недовольно отвернулись, а Раневская посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

— И правильно!