Ольга Анохина. Курьер ЮНЕСКО

Курьер (от лат. currere — бегать, быстро двигаться) — человек или компания, нанимаемые для доставки сообщений, писем, иной корреспонденции, а также небольших грузов.

Где-то в конце 1970-х годов, придя на курс студии Театра Моссовета в ГИТИСе, я попала на спектакль «Дальше — тишина». Это сумасшедшее было впечатление, сумасшедшее.

Я помню, был такой детский сюжетик в кино о том, как девочка посмотрела спектакль про хижину дяди Тома, а потом вышла с рублем (на рубле Ленин нарисован), чтобы выкупить бедного дядю Тома из рабства. Когда я видела, как мучают этих стариков, у меня было желание, как у той девочки, — вылететь на сцену и остановить это все. Я понимаю, что сейчас есть записи, можно этот спектакль посмотреть — даже в таком варианте это пронимает. Но то, что было в реальности, — впечатление сумасшедшее. Это потрясение на всю жизнь.

Когда я уже работала в Театре Моссовета, мне приходилось пару раз бывать у Фаины Георгиевны дома по совершенно бытовым случаям.

Во времена советской власти не только интересную книгу достать, но даже на интересную газету подписаться было очень тяжело. Поэтому в организациях существовали льготные подписки. Театр, конечно, в такую череду организаций входил. И поэтому меня попросили позвонить Фаине Георгиевне, поскольку она меня знает, и спросить, не хотела бы она на что-нибудь подписаться. Я звоню ей:

— Фаина Георгиевна, это Оля, — и объясняю причину своего звонка.

Она мне очень мило отвечает:

— Да, да, деточка, я вас помню и даже подписаться на что-то готова.

— Фаина Георгиевна, на что будете подписываться? — и начинаю перечислять обычное: «Правда», «Известия», но на все слышу: «Нет, нет».

Я поняла, что она не хочет этого читать, и спрашиваю:

— А на что вы хотите подписаться, Фаина Георгиевна?

— Сейчас, деточка, я посмотрю.

Раневская, по-видимому, наклоняется к журнальному столику, слышу, что-то листает, шелестит бумага, и вдруг она говорит:

— «Курьер ЮНЕСКО».¹

— ?... Хорошо, хорошо, я запишу «Курьер ЮНЕСКО». А «Советскую культуру»?

И вдруг слышу очень жесткий вопрос:

— А вы ее видели?

Я удивилась:

— Кого?

— Культуру-то советскую?

И я понимаю, что с «Советской культурой» мы пролетели и нам придется ограничиться «Курьером ЮНЕСКО».

— Ну хорошо, Фаина Георгиевна, я к вам тогда зайду, принесу все эти бумажечки.

На что она мне говорит:

— Деточка, я вам хочу открыть один маленький секрет.

— Какой, Фаина Георгиевна?

— Видите ли, деточка, мне на днях исполнилось 85 лет.

Я начинаю складывать в голове и понимаю, что что-то не получается, потому что 85 лет мы отметили в 80-м году выпуском спектакля «Правда — хорошо, а счастье лучше», а сейчас уже был 81-й год. Это я точно помню. Но она сказала, что ей 85 лет. Я знала, что у нее какая-то путаница с годом рождения (кстати, у многих ведущих актрис и даже актеров была разница между датой рождения и записью в паспорте 3—4 года). Говорят, что была перемена документов и многим захотелось стать чуть моложе.

Она продолжает:

— А меня никто не поздравил.

— Как, Фаина Георгиевна?

— А во всех театрах, в которых я служила,² дирекция всегда мне давала премию в размере месячного оклада. А наша дирекция этого не сделала. А знаете, деточка, почему?

— Почему, Фаина Георгиевна?

— Потому что у нашей дирекции вместо головы... — тут она сказала свое самое любимое слово, которое больше имеет отношение к сидению на диване, чем к размышлению на тему искусства. — А этим местом, как известно, ничего хорошего придумать нельзя.

Я положила трубку и направилась к директору театра Льву Федоровичу Лосеву,³ понимая, что, конечно, весь этот ее замечательный пассаж я ему передать не смогу, но все-таки про ее обиду расскажу. Я пришла и говорю:

— Лев Федорович! Я сейчас звонила Фаине Георгиевне, она сказала, что ей на днях исполнилось 85 лет.

Он так мрачно кивнул:

— И что дальше?

Я продолжаю:

— Она сказала, что во всех театрах, где она прежде служила, директора ей выдавали премии в размере месячного оклада.

Как сейчас помню, это было 300 рублей, по тем временам огромные деньги.

Он говорит:

— Хорошо, Оля, я выпишу ей деньги, вы отнесете.

В бухгалтерии мне строго сказали:

— Имей в виду, она обязательно должна расписаться, потому что она потом скажет, что этих денег в глаза не видела.

Я с этим листочком из бухгалтерии пошла к ней домой, принесла деньги. Она изумилась, обрадовалась, удивилась этой тонкости — как это вдруг, без напоминания, все это помнят. Стала расписывать этот лист из бухгалтерии по периметру: «Дорогие девочки, большое вам спасибо. Ваша Раневская». В общем, все это превратилось в сплошной автограф.

И дальше мы с ней говорили о самых разных вещах. Например, о Пушкине. Я ей сказала:

— Знаете, мне очень жалко иностранцев, они не понимают, что такое Пушкин, потому что они не могут его понять — перевод уничтожает все, за что мы его любим.

Она говорит:

— Вы знаете, я думала, что эта мысль только мне пришла в голову.

И рассказала, как однажды шла по какой-то улице, где стояла группа иностранцев, и они все смеялись — Раневская сделала такой замечательный оскал «ге-ге-ге»:

— А я иду и думаю: «Бедные, бедные».

Что она хотела этой фразой сказать? То ли что веселье наигранное, не знаю.

Потом, через много-много лет, я увидела фильм «Встреча на Эльбе», где она играла американку. И вот тогда я поняла, откуда эта фирменная улыбка, которую она там демонстрирует. Между прочим, совершенно не оцененная ее роль. И, кстати, она там плохо снята, потому что Раневская сделала шедевр актерский, а идет средним планом. Там есть вещи политические, заказные, совершенно не интересные, но они сняты крупно, масштабно. А в ее трактовке роли этой американки, которая просто обворовывает послевоенную Германию, тащит сколько может, — в ней было столько политики, столько смысла, и так это было художественно сделано! Но почему-то не хватило вкуса это хорошо снять. Пожертвовали самым интересным.

Потом она рассказывала знаменитую историю о том, как ей вручали орден в Кремле и Брежнев, увидев ее, произнес фразу из фильма «Подкидыш»: «Муля, не нервируй меня». И она ему сказала: «Дорогой Леонид Ильич, я вас очень попрошу никогда мне этого больше не говорить!»

— Но что сделал бы Сталин на месте Брежнева? Сталин взял бы рэвольвер и пристрелил меня! А Брежнев был очень милый.

Это я помню — она к нему очень хорошо относилась.

Я понимала, что в ней борется желание как можно дольше работать, играть, но ее большие критерии... Ведь когда директор театра ей прислал пьесу про какую-то французскую актрису, вполне нормальную салонную вещицу, она ее вернула, сказав: «Вы как будто голодному дали монпансье». Это очень точное замечание, потому что, имея силы, здоровье и не зная, на что себя потратить, можно сыграть и монпансье. Но когда ты хочешь потратить на что-то последнее в этой жизни, что-то очень самое...

У нее, кстати, были роли, которые не то чтобы ниже ее таланта, но... Я видела ее в спектакле «Последняя жертва». Хорошо помню фразу: «Для меня что больше тыщи, то мульон». Но я понимаю: эта роль могла быть, а могла и не быть. А вот «Дальше — тишина» — это то, что обязательно должно было быть...

Примечания

1. Ежемесячный научно-популярный журнал, освещающий деятельность ЮНЕСКО в сферах образования, науки, культуры и искусства. Издается с 1947 года, на русском языке — с 1957-го, в Интернете — с 2006-го.

2. Кстати, старые актеры никогда не говорят — работала или работал, все служили. — Примеч. авт. здесь и ниже.

3. Тогда театром руководил Лев Федорович Лосев, очень уважаемый мной человек, большой театральный организатор, который, несмотря на все их сложные отношения, ценил Фаину Георгиевну; понятно, что он ее любил и т. д. Он продолжал держать ее в труппе и платить ей зарплату, когда она уже не выходила на сцену, понимая прекрасно: она одинокий человек, у нее диабет, приходят люди делать ей уколы, и ей нужно содержать домработницу, а по тем советским нашим меркам это было очень не просто. И я знаю массу примеров, когда кого-то это не волновало. И есть обиженные великие люди не только в Москве, но и в Ленинграде, которые благополучно сидели на пенсии при мировой, всенародной известности. Но он с ней этого не сделал.